Родовое проклятие

– Я вообще, не думаю, что мы здесь билеты возьмем, – предположила я, – лучше мы с тобой, на электричке. Из города проще уехать.

– Я буду рада, – ответила Валя.

Но мы все-таки пошли на вокзал. Во-первых потому, что мои родственники выпили весь кофе, а я без кофе не могу; во-вторых: Андрей надеялся, а надежда, как известно, умирает последней.

Егор пошел с нами. Жене тоже надо было брать билет. А сама она лишних движений не совершала, никогда.

– Здравствуйте! Два билета до Москвы, пожалуйста.

– На якый?

– На тридцать третий, у вас же нет других.

– Булы. Воны рано утром уси пройшлы.

– Замечательно! Дайте на вечерний.

– Погодьтэ, я запрошу. Диспэтчер! Але! Диспэчэр! – Черный аппарат производства еще сталинских времен нещадно шипел и трещал. Кассирша требовательно кричала в трубку, та гудела в ответ на низких частотах. Наконец:

– Прыходьтэ у шисть вэчора, будуть миста.

– Вы уверены? – законно сомневаюсь я.

– Будуть, будуть, тильке купэ. Будэтэ брать?

– Будем, – успокаиваю я ее, оборачиваюсь к Андрею, – Поедем на электричке, иначе мы здесь застрянем надолго. Он соглашается, нехотя. Мы выходим из вокзала, и я покупаю ему мороженое. Он любит. Егор мороженое не ест, он хочет водки…

До кладбища мы идем пешком. Автобусы здесь – редкость. Женя с трудом переставляет ноги, у нее болит колено и еще: она проколола ступню. С ней все время что-то случается. Я вижу, как ей плохо, хотя с утра она опохмелилась. У нее слезятся глаза, насморк. Я стараюсь идти медленно, задаю дурацкие вопросы про жизнь, заранее зная на них ответы.

– Маме было 84, – шепчет Женя, – мне – 56. Неужели я проживу еще 30 лет?! – Мне невыносимо жаль ее. «Мы можем больше никогда не увидится!», – думаю я.

Ничего не изменилось со вчерашнего дня. Даже венки на месте, не украли. Раскладываем закуску и водку на маленьком столике у чужой могилки. Егор выпил и заплакал, Женя захлюпала носом…

Я смотрю на два холмика рядом: дедушка и бабушка; и только теперь понимаю, что детство кончилось, оборвались последние нити. Теперь мы взрослые.

Обратно мы едем на маршрутке. Повезло.

– Дом продавать не будем, – сообщает Валя, – мало ли что… А так – дом!

– Я огород посажу, – обещает Егорка, – редиску, помидоры…

Огород давно стал целиной. Улица Победа – самая крайняя в поселке, сразу за огородами заливные луга. В погребе каждую весну вода.

– Может, трактор нанять? – предлагаю я.

– Нет, тут трактор не пройдет, ему развернуться негде. Тут лошадь нужна, с плугом, – говорит Валя.

Мы стоим на болотистой весенней почве, опять ставшей лугом. В копанке замочено одеяло и коврик.

Они вспучивались и никак не хотели погружаться. Валентина уминала их черенком от лопаты:

– Пусть покиснут, надо же их как-то отстирать.

– Какая же здесь глубина? – спросила я.

– Метра полтора.

– Послушай, может быть просто выбросить это все? Некому стирать-то.

– Ой, не знаю, – Валентина положила лопату и пошла к дому.

Мы ждем Егора с Андреем, они развесят коврик на заборе, а одеяло Ленка обещала отстирать.

– Не нужна никакая лошадь, – деловито говорит Егор, – девки все вскопают, посадят и отстирают.

– Егорка, какие у тебя с ними отношения?

– Никаких… Жене не вломите, – просит он.

– Очень надо! А дети Ленкины где?

– В детдоме, – просто поясняет брат, – она лишена родительских прав.

– О, Господи!

Женя лежит навзничь на бывшей дедушкиной кровати. Напилась.

– И когда успела? – сокрушается Валентина.

– Все утро пила, ничего удивительного.

Сегодня Женя не поедет, она не транспортабельна. Егор обещает отправить ее в субботу. У нее кончается отпуск.

Валентина обнимает нас троих по очереди, приговаривая:

– Вы теперь все – мои дети. Я – вместо бабушки…

В электричке она засыпает на скамейке, укрывшись курткой.

– В России можно жить, если ты: философ, – Андрей загибает пальцы, – алкоголик, или распиздяй. Иначе, можно сойти с ума.

– И кем ты себя считаешь? – интересуюсь.

– Философом…

– А меня?

– Тоже, с элементами распиздяйства…

Мы смеемся.

Бабушке хорошо сейчас. Ее душа успокоилась, ее генетическая формула передана, ее молекула ДНК продолжает нести информацию… Уф-ф! Каждому – свое. А все об одном.

За столом мы рассказывали анекдоты. Совсем некстати. А мне казалось, что наша прародительница сидит за нашими спинами на старом сундуке и с интересом слушает.

Я рада, что дом не продается. Бабушка берегла его для нас. Зачем? У человека должно быть чувство родины, я так думаю.

35

В Подгоренском районе есть довольно странный обычай: когда в доме покойник, иконы из дома выносят. Бабушку Авдотью хоронили, тоже Николая-Угодника в сарай вынесли… Вынести-то вынесли, а внести… Ночью внук Егорка слышал тяжелые шаги, и, вроде, вздыхал кто-то; в доме было очень темно и невозможно понять, кто ходит. Но утром Егорка обнаружил икону на своем месте. Кто ночью внес забытый Образ?