«Родственные души» и другие рассказы

На Рождество, по традиции, братия вертеп сделала. Прямо у храма посреди зимнего сугроба — ледяная пещера, освещенная фонариками, в ней деревянные ясли, в яслях настоящее сено, тряпичная лошадка с осликом и, самое главное, Пресвятая Богородица с младенцем Христом на полотне.

Особенно хорошо было смотреть на эту пещеру вечером, когда вокруг темно и огромные звезды ярко переливались в небе. Тогда очаг в вертепе светил особенно ласково, фонарики притягивали взгляд и разгоняли окружающую тьму.

Еще елку отец Валериан из леса привез, пушистая такая елочка. Миша с Петром шары и сосульки принесли из кладовки, дождик блестящий. Шары яркие, звонкие — прямо хрустальные. Никогда бы раньше не поверил Миша, что можно елку с радостью украшать: это для малышей занятие... А теперь украшал и слушал, как гудит и потрескивает печь в теплой, уютной трапезной. С кухни доносились чудесные, вкусные запахи, за онами, покрытыми ледяным узором, стояли белоснежные деревья в инее. Тихо кружились снежинки.

Вечером отец Савватий Мишу с Петей в келью позвал. Это были самые желанные минуты. В келье у батюшки пахнет так чудесно — ладаном Афонским, иконы кругом, книги. А уж как отец Савватий начнет рассказывать про Афон, про горные тропы, про монастыри афонские...

Когда вышли из игуменской кельи, на монастырь уже спускалась синяя ночь. В небе переливались огромные звезды. Горел огонек в пещере Рождественского вертепа, и свет его святых обитателей освещал дорожку к кельям.

Остановились на минуту у снежной пещеры. Постояли. И Миша вдруг почувствовал необычную полноту жизни, такую, которую невозможно передать словами. Он и не смог. Когда Петр спросил: «Миш, ты чего примолк-то?» — только и смог тихо сказать:

— Знаешь, Петя... А хорошо все-таки жить на свете!

Испугался, что не поймет друг, засмеется, спугнет настроение. Но Петя понял и серьезно ответил:

— Да, брат Миша, хорошо... «Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне...» Это Бунин, брат...

Приближалось Рождество. Ждали морозов, и после трапезы вся младшая братия возила на санях и на салазках дрова из дровяника в кельи и в трапезную, чтобы на Рождество встретить праздник и отдохнуть, не заботясь о дровах. Все в валенках, телогрейках, ушанках. Работали споро.

Возвращаясь с санками, полными дров, Петр и Миша застыли, не доходя до кельи: навстречу им торопились Мишины родители. Выглядели они озабоченными. Прошли мимо ребят, лишь головой кивнули, поздоровались значит.

Миша недоумевал: родители на него не обратили никакого внимания. А те подошли к дровянику, обошли всех трудящихся иноков и поспешили обратно. Вернулись к застывшим на месте Мише и Петру и остановились рядом. Мама жалобно спросила:

— Отцы иноки, вы нашего Мишеньку не видели? Мишеньку, сыночка нашего?

А папа подтверждающе закивал головой. Миша с Петей переглянулись в изумлении, а мама еще жалобнее запричитала:

— Да что же это такое?! Отцы дорогие! Не видели ли вы сыночка нашего, Мишу?

И тут наконец к Мише вернулся дар речи. Он смущенно пробасил:

— Мам, ты чего? Это я... Миша...

Петр внимательно посмотрел на друга: фуфайка, валенки и ушанка до бровей. Но не одежда сделала его неузнаваемым. Вместо бледного, с потухшими глазами мальчишки, приехавшего в монастырь несколько месяцев назад, рядом стоял румяный толстощекий Миша с живыми и радостными глазами.

Вот такая рождественская история.

Сей род ищущих Господа

Один день священника

Телефон зазвонил неожиданно. Отец Савватий поморщился и с трудом поднялся с кресла. Он очень устал за прошедшую неделю: подходил к концу Великий пост с его долгими службами, длинными очередями на исповедь. Высокий, мощный батюшка похудел, и лицо его сегодня, после длинной службы, было особенно бледным, с синевой под глазами. Несмотря на довольно молодой возраст (отцу Савватию было сорок пять), в его черных волосах все заметнее сверкали белые прядки. На вопросы о ранней седине он обычно шутил, что у священников год службы можно считать за два.

Рукоположен отец Савватий был совсем молодым — в двадцать один год, сначала целибатом, потом, по благословению старца, принял постриг и стал иеромонахом. А затем игуменом, строителем и духовником монастыря. И теперь, когда за плечами было почти двадцать пять лет священнической хиротонии, ему казалось, что прошла целая жизнь. Так много было пережито за эти годы, так много людей нуждалось в его помощи и молитве. Когда начинал служить, гулким эхом отдавались возгласы в пустом, отдаленном от областного центра храме. А сейчас вот на службе, как говорится, яблоку негде упасть, так плотно стоит народ.

Этим утром, правда, прихожан на службе было меньше, чем обычно: лед на реке Чусовой стал слишком тонок. Чусовая отделяла старинную церковь Всех Святых от небольшого уральского поселка Г., и теперь, пока не пройдет лед по реке, никто из поселка не сможет добраться до храма.

Батюшка взял трубку. Поднес к уху, а потом немного отодвинул, оглушенный женским рыданием. Терпеливо подождал, потом твердо сказал: