«Родственные души» и другие рассказы

— Не, ну обидно же! Мы тут живем — пашем как проклятые, а он там, в своем монастыре, — живет себе в свое удовольствие! И словечки-то какие напридумывали: все там у них — искушения, утешения. Тьфу! Слушать противно!

— Ну, все, успокойся уже! Давай заводи — пора отчаливать. Время!

Тяжело заработал мотор. Паром вздрогнул, качнулся и стал медленно отплывать от пристани.

Бабки... «Не бабки, а бабушки» — хотелось ему поправить. Хотелось сказать о них ласково, помянуть их всех добром, потому что из тех, его первых бабушек, уже никого не осталось. Никого... Окончилась их многотрудная и скорбная жизнь. Всех их он довел до конца и по очереди проводил в вечность: исповедал, причастил, отпел... Ате молоденькие сестры, что первые пришли ухаживать за старушками, уже давно не молоды. Как и он сам...

И теперь не то чтобы настало время подводить итоги, атак —понять, осознать, наверное, правильно ли идет он по выбранной когда-то дороге, не заблудился ли в перипетиях жизненных, не сбился ли с пути ненароком? Может, поэтому так много воспоминаний нахлынуло сегодня?

А что насчет утешений... Были у него и утешения... Да еще какие! Паром медленно набирал ход, его шум заглушал голоса в рубке. И он закрыл глаза, чтобы мысленно перебрать в памяти этот драгоценный бисер.

Да, утешений было много, незаслуженно много! От людей и от Господа... Епископ Афанасий и протоиерей Виктор, отец Николай и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) — чем заслужил он эту милость: встретить таких людей на своем жизненном пути?!

Хиротония — рукоположение в священники — помнится так, как будто это было вчера, хоть прошло четверть века... Он рукополагался целибатом, потому что у него не было невесты, да и просто девушки никогда не было: с пятнадцати лет он был почти неотлучно в храме: алтарником, иподьяконом...

На литургии после Херувимской и перенесения Святых Даров он стоял на коленях перед престолом, и архиепископ Афанасий, возложив на его голову руку и край омофора, читал тайносовершительные молитвы: «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая...» А он чувствовал, как будто ток проходит через все его тело, весь дрожал от силы благодати Святого Духа, сходившей на него. Неудержимо текли слезы, и он чувствовал себя так, как будто еще немного — и его слабая человеческая оболочка не выдержит этой благодати.

А потом, когда облачили его в священнические одежды: епитрахиль, пояс, фелонь, — он посмотрел на людей, собравшихся в храме, и почувствовал, как переполняет его любовь—пастырская любовь к этим людям, к пастве, которую он теперь должен пасти. Подобной любви он не испытывал никогда раньше, она пылала в сердце, и он чувствовал, что любит их всех одинаково: старых и молодых, красивых и неприглядных, женщин и мужчин, детей и стариков — одинаково. Такова была сила благодати рукоположения.

Постепенно, с годами, это чувство стало слабее, и он стал различать прихожан, не мог уже любить их одинаково, хоть и очень старался. Но своими силами достичь такой любви невозможно... Ее может дать только Господь... Господь дал ее в начале пути туне — даром, а потом тихонечко забирал, чтобы он сам потрудился, сам стяжал эту благодать потом и кровью.

А постриг монашеский — тоже какая милость неизреченная, незаслуженная! Он вспомнил — и даже дыхание перехватило.

Постригали его на Белой Горе, первым после того, как начал монастырь возрождаться. Он знал, что братия этого монастыря в годы революции приняла мученическую смерть: более сорока монахов расстреляли, а настоятеля, архимандрита Варлаама (Коноплева), бросили в Каму. И принять постриг здесь было честью для него...

Постригал его игумен Варлаам (Передернин), очень почитаемый в народе священник. Он был когда- то многодетным протоиереем, а потом овдовел, дети выросли, многие стали священниками, монахами, а он сам, уже пожилой, лет за шестьдесят, принял постриг и служил на приходе. И вот владыка благословил его восстанавливать монастырь на Белой Горе. И он за послушание взвалил на себя этот страшный по тяжести, почти неподъемный крест — последний крест в своей жизни.

Когда молодой иерей Сергий приехал к отцу Варлааму на Белую Гору для пострига, здесь царила разруха: разбитый трехэтажный корпус, где ветер гулял по пустым коридорам, разрушенный собор... Стоял Великий пост, и их было несколько человек: игумен Варлаам, один заштатный священник, несколько монахинь и он сам. Из трапезной сделали временный храм, потому что в соборе служить было невозможно. В этом временном храме печка топилась очень плохо и было так холодно, что в потире застывала Кровь. От холода приходилось служить в валенках.