Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Естественно поэтому, что индуктивизм Р. Бэкона проявляется лишь в сфере доказательства. Переход ко всеобщему основанию, по Бэкону, есть озарение – интеллектуальный свет, а вместе с тем также и свет чувственный. И тот и другой предстают в своей одновременности, но лишь в частичной тождественности. Свет как субстанция, исследованию которой и посвящена оптика Оксфордской школы (а в ней и Р. Бэкона), понимается как универсальная деятельность, в которой опыт чувственный и опыт мистический взаимосвязаны. Поскольку, однако, идея субъекта как бы снята в озарении, постольку мир вещей мыслится относительно объективированным. Объективация вещи ведет к пониманию мира как изделия, изготовленного природой ли, богом ли. Важно, однако, что изделия. Симптом новой науки – перекличка с античной идеей демиурга.

Творец, теург, демиург, мастер, ремесленник… Такое снижение в роджер-бэконовском контексте вполне привомерно. Опытная наука «одна дает совершенное знание того, что́ может быть сделано природой, что́ – старательностью искусства, что́ – обманом…». Не сотворено, а именно сделано (factum est от facere – делать). Далее: «…Опытная наука, владычица умозрительных наук, может доставлять прекрасные истины в области других наук, истины, к которым сами эти науки никаким путем не могут прийти. Истины эти не относятся к сущности начал, а полностью находятся вне их, и хотя принадлежат к этим наукам, но не составляют в них ни выводов, ни начал». Отсюда прямой путь к практическому делу: «…Практическая геометрия создает зеркала, способные сжечь все сопротивляющееся огню, и тому подобное, однако все, что обладает пользой для государства, принадлежит главным образом к опытной науке». Опытная наука «относится к другим так, как искусство мореплавания к умению править повозкой или как военное искусство к простому ремеслу. Ибо она предписывает, как делать удивительные орудия и как, создавая их, ими пользоваться, а также рассуждает обо всех тайнах природы на благо государства и отдельных лиц…». Личное творчество, изобретательство, вознесенное над мелкими усовершенствованиями. Не отсюда ли гениальные технические сновидения оксфордца – пароход, подводные суда, телескоп, самолет, огнестрельное оружие?!

В тривиуме Роджера Бэкона опытная наука – третья по счету, но первая по значению. И все-таки для чего все это? «…Для божьей церкви в ее борьбе против врагов веры, которых скорее следует одолеть усилиями мудрости, чем военными орудиями, каковыми обильно и с успехом пользуется антихрист…». Калейдоскопические, почти одновременные вознесения и заземления, – пожалуй, главная особенность этого текста. Глубоко послушническое основание, укорененное в незапятнанной раннехристианской традиции, восходящей к Августину, и рядом… демиургические телесно-языческие вещественные свидетельства рукотворно усовершенствуемого мира.

Если, однако, основание всего этого – Священное писание – произносится почтительно, почти безглагольно, то акцент на вещь – настойчивый, многословный. Если опять-таки основание, данное богом, открывается Р. Бэкону в озарении, то вещный мир выводим, осознаваем. При этом напрочь отсечена схоластическая силлогистика. Теоретизирование ориентировано уже не на слово, а на вещь и укреплено внешним опытом, точным и конкретным наблюдением. Здесь уже совсем рукой подать до мысли о частных преобразованиях вещи, хотя, может быть, поначалу в подражание природным образцам. Но за практической инженерией зияет пустота: озарение, сводимое к акту творения.

В изначальном творческом порыве таится глубочайшее послушание. Зато в земном – дробимом, демиургически преобразуемом – ремесленного толка конструктивизм по образцам. Именно демиургический характер теоретических построений Р. Бэкона, Оксфордской школы в целом и есть тот активный еретический центр, коррозирующий истовое послушничество. Послушание в признании первоначальной творческой акции бога осуществилось в личности гонимого подвижника и страдальца Роджера Бэкона. Полюса – антиконструктивизм в понимании вселенского творчества и конструктивизм по мелочам – слиты. Причем роль изобретателя изделий из сотворенных богом вещей оказывается гипертрофированной. Первотворец практически отсечен. Он за текстом, хотя и ослепляющее ярко озаряет сам текст.

Антипод созерцательного демиургического опыта оксфордцев – средневековая схоластика – оперирует только со словом. Тончайшие филологические различения доведены до мастерского ремесла. Слово обретает объективность вещи. Сам же схоласт становится изготовителем слова-вещи, преобразующим слово в вещь, а вещь представляющим в виде слова. Здесь-то и находится возможная точка средостения демиурга-созерцателя и схоласта-элоквента, в условиях собственно средневековья так и не осуществленного.