Роялистская заговорщица

– Ее имя – Бланш де Саллестен.

– Де Саллестен? – воскликнул Картам. – Я слышал уже это имя, но где?

– Я тебе сейчас напомню… Каким чудом, происходя из феодальной фамилии, в которой царили узкие взгляды, предрассудки, ненависть ко всякой свободе, к свободе ума, положения, могла она, эта чудная девушка, почувствовать сострадание к «синему», которого отец ее непременно бы расстрелял, если бы только имел возможность.

Предвечная доброта совершает иногда подобные чудеса. Бланш, тайно от всех, ходила за мною, за неизвестным человеком, и когда я вернулся к сознанию, я увидал ее у моего изголовья с улыбкой на устах, настоящую сестру милосердия, которая спасала человека, не спрашивая ни его имени, ни об его убеждениях.

Не требуй от меня, о друг мой, чтобы я сегодня отдался воспоминаниям того счастливого, опьяняющего периода моей жизни, после которого я понять не могу, как я не умер от катастрофы, послужившей ему жестокой развязкой.

Бланш де Саллестен, старшая из этой суровой семьи, гордившейся каким-то приморским герцогством эпохи самых древних времен нашей истории, была нелюбима в семье, не признана, брошена. За что? А вот за что. У нее был воспитатель, развитой человек, нечто вроде аскета, голландец, потомок Аффиниуса ван-ден-Энде, который чуть не свергнул Людовика XIV, и вот он вложил в сердце этой молодой девушки свою любовь к добру и к свободе. Он посеял в ее душе, точно со злобой мести, все зародыши нравственной независимости, которые были свойствами его души, и ее уму, для которого, по воле других, все было сокрыто, никакая истина не была доступна, который питался преданием, он вдруг раскрыл широкие, безграничные горизонты справедливости…

Тогда в замке, в ее отчем доме, начались для нее непрерывные гонения, какая-то семейная инквизиция, какое-то бешенство пытающих, доведенных до отчаяния своим бессилием.

У нее была сестра; с первым словом, которое она пролепетала, отец завладел ею всецело: ее сердце, ее ум были для него то же, что для скульптора кусок глины; он вылепливал из них то, чего желал; они навсегда сохранили отпечаток его антипатий, его злобы, его страстей.

Вторую сестру звали Регина, она была по природе доброй, и долго Бланш боролась из-за нее с палачом ее душевных свойств, стараясь ее спасти от этого прокустова ложа, которое атрофировало ее мысли, взгляды, молодость.

Но отец сторожил, и в этой семье, где родительский авторитет был сознательно преступен, где покорная мать не имела никакой воли, в результате явилось вот какое положение: брат (был и брат) и сестра, ненавидящие, презирающие свою же родную сестру, относились к ней, как к бесноватой, точно к какому-то дьявольскому отродью, которое своим ядовитым дыханием отравляет воздух. И несчастной девушке, бесконечно доброй, жаждущей привязанности, разумной в любви, пришлось выносить ежеминутную пытку.

Зачем не смирялась она? Зачем не преклонилась она перед этим авторитетом, который точно издевался над самыми святыни влечениями ее души? Быть может, она и желала подчиниться, делала к тому попытки, смирялась и снова возмущалась. Есть натуры по природе слишком честные. Однажды, после какого-то спора, или скорее проклятия, ее выгнали из дому.

Она ушла, обезумев от ужаса и отчаяния. Она шла, сама не зная куда, с чувством страха, что, быть может, весь мир против нее, заодно с теми, кто к ней так жесток. Брат ее, как и отец, крикнул ей: «Убирайся!» Сестра, к которой она с мольбой протянула руки, посмотрела ей прямо в лицо и отскочила в ужасе.

Неужели всегда везде все будут ее ненавидеть, презирать, и она будет совершенно одинока? Она обратилась к простому люду, к мужикам, добрым, простым, живущим уединенно, скромно, своим трудом. Они не отвергли ее. Они потеснились, чтобы дать и ей местечко у себя, и дочь именитой фамилии де Саллестен, гордясь теперь тем, что она теперь никому не в тягость, трудом своих рук платила за право жизни.

Так продолжалось два года. Ей было двадцать лет в то время, когда случайно на дороге был поднят умирающий.

Он тоже покинул феодальный замок из жажды света, из любви к солнцу…

И в первый раз Бланш во всей невинности неофита познала, что она понята, что она, кроме того, любима.

Когда я поправился, мы навсегда принадлежали друг другу.

Я прямо отправился в замок де Саллестен, и, быть может, первый раз в жизни с гордостью назвал свое имя, которое для этого рода людей устраняло всякую мысль о неравности брака.

Меня стали расспрашивать; я рассказал мою жизнь. Солдат республики! И меня прогнали! Впрочем, этого надо было ожидать.

Тогда я вернулся к Бланш, и нас обвенчал один священник.

Из наследства после отца я собрал кое-какие крохи. Я был молод, силы вернулись ко мне. Я купил домик в окрестностях Редон, в нескольких шагах от деревни, где ты жил. Мы с тобой никогда не встречались, – неудивительно. Наше одиночество вдвоем с Бланш, a затем втроем, когда она стала матерью, было для меня раем.