Ройзман. Уральский Робин Гуд

А Ройзману звонят люди по трем телефонам сразу и говорят, что когда нашли листовку в почтовом ящике, то не поверили, конечно, что Женя снят с выборов, нельзя же ведь накануне голосования. Но теперь, когда про это рассказало радио «Эхо Москвы»…

– Нет, я не снят, – говорит Ройзман в телефоны. – Нет, я не снят. Не снят. Нет.

И себе под нос:

– Завалили! Они завалили явку. Люди не идут. Не идут голосовать. Поверили.

И Аксане:

– Послушай, вечером все с дач поедут. Надо плакаты нарисовать от руки «Успей проголосовать». И ребят поставить при въезде в город на всех дорогах.

И мне про губернаторских людей:

– Если выиграть, они сойдут с ума и станут мстить. У них в руках мои заложники. А если проиграть, то просто растопчут.

А на стене висит плазменная панель. В ней каждые полчаса губернатор Куйвашев призывает екатеринбуржцев прийти на выборы и проголосовать за надежного кандидата. «Надежный кандидат» – это слоган губернаторского ставленника Якова Силина.

Двумя часами раньше я и не думал, что окажусь в этаком эпицентре артобстрела. Я понимал, конечно, что выборы, грязные технологии и все такое. Я видел, конечно, растяжки «Мама, не голосуй за бандита». Но погода была солнечная, и молодые женщины ходили по улицам на каблуках, потому что здесь, на Урале, они все еще считают своим долгом ходить на каблуках. Подошел к двухэтажному кирпичному зданию и толкнул дверь, над которой было написано «Фонд “Город без наркотиков”» и рядом с которой на стене написано было «Спасибо тебе».

– Евгений Вадимович здесь?

Вахтер покачал головой. Он слушал радио «Эхо Москвы», екатеринбургский корпункт которого врал, будто Ройзман снят с выборов.

Я вышел на улицу. Зашел в соседнюю дверь, над которой большими буквами написано было «Музей невьянской иконы» и маленькими буквами «Галерея Арт-Птица».

– Евгений Вадимович здесь?

– Валера, привет!

За моей спиной скрипнула дверь, впуская Ройзмана, исхудавшего и бледного, протягивающего мне руку.

– Ай! – сказал я, потому что тут у них на Урале принято пожимать руку до боли.

Мы поднялись на второй этаж. В музейном зале было тихо и свет был такой, как бывает в церкви, – отраженный иконами. Пожилая смотрительница рассказала Ройзману, что в тот день музей посетили шестнадцать человек.

– И все проголосовали за вас.

– Как и все приличные люди, – отвечал Ройзман.

Это была формула, которую он придумал, чтобы отвечать в день выборов людям, проголосовавшим за него. Он всегда так делает. Придумывает формулы и повторяет, пока его формулы не станут пословицами. «Это мой город», «Здесь живут достойные люди», «Моим глазам свидетелей не надо», «Труднее всего доказывать очевидное», «Главное вовремя понять, что война закончилась, и перестать пускать поезда под откос». Он всегда так делает. Брать у него интервью бесполезно. Получишь набор формул. Поэтому я сказал:

– Ты похудел, Женя.

А он отвечал:

– Нет.

Тогда я спросил:

– Где тут у тебя туалет?

– Там, – Ройзман махнул рукой. – Он чистый.

Когда я вернулся из туалета, в служебной комнатке позади музейного зала были чай, мармелад и два реставратора. Пожилой и молодой. Может быть, отец и сын. Как в стихотворении про вересковый мед. Они хотели денег за работу. И Ройзман дал им тысяч двадцать, потому что было утро, и утром у него бывают деньги. Вечером не бывает никогда. Я проверял. И в кафе «Шоко» у него неоплатный кредит.

Старый реставратор склонялся над иконой и говорил, что ее трудно будет «открыть». Икона была потрескавшаяся и закопченная. А Ройзман говорил, что знает это письмо. А молодой реставратор все время как будто хотел сказать что-то и наконец решился:

– Евгений Вадимович, у нас следователи были… Сказали, что как только мы дадим на вас показания, отделение сразу откроют.

Этот парень, он учится на отделении реставрации местного художественного училища. Отделение реставрации закрыла полиция. Иконы, многие из которых принадлежат Ройзману, арестовали. Ройзман пожал плечами.

Когда реставраторы ушли, я спросил:

– Женя, а что это за двенадцать икон, пропавшие в Быньгах?

Я спросил потому, что мне нравится в деревне Быньги по дороге на Невьянск, где у Ройзмана был реабилитационный центр. Изба, в которой жили два десятка наркоманов. И в качестве трудотерапии реставрировали местную церковь. И вот полицейские утверждают, что из этой церкви пропало двенадцать икон. А священник отец Виктор говорит, что ничего не пропало. И если Ройзмана обвинят в пропаже не пропавших икон и посадят в тюрьму, то пусть и его, отца Виктора сажают. Потому что он видел своими глазами чудо исцеления наркоманов от наркомании и готов за это чудо – в узилище.

– Да ничего там не пропало, – отвечал Ройзман. – Мы отвезли иконы на реставрацию. А они (Ройзман имел в виду полицейских) арестовали эти иконы и вообще арестовали у меня сто тридцать икон. И я знаю, что они будут делать. Вот у них числится украденной какая-нибудь, например, Казанская Божья Матерь, они найдут среди моих икон Казанскую Божью Матерь, приведут бабку, у которой украли Казанскую, и скажут: «Признай эту икону своей, тебе ее отдадут, она кучу денег стоит».