Рок-н-ролл мертв

— А еще — не унимался Клен, — там на сцене уже установлен огромный — метров в двадцать высотой — портрет Рома. Он ведь должен был стать «гвоздем программы». Ром собирался спалить свой портрет под конец выступления…

— Вот и классно, — заявил я. — Вы не будете ничего отменять. Тряхнем стариной: я буду с вами. У нас еще день на репетиции. И там, на концерте, я все, как есть, расскажу зрителям.

— Так я и думал, — покачал головой Смур. — Это облом, Крот Коля. Лет пятнадцать назад нас, возможно, еще стали бы слушать. Но сейчас… Даже и не думай. Что бы ты не говорил, они будут или свистеть и гнать тебя со сцены, или наоборот — тащиться. Но они никогда НЕ ПОВЕРЯТ ТЕБЕ.

— Но почему? Почему ты так уверен?

— Ты остался в тех временах, когда играл сам. Рок-тусовка в «Невском», ночные бдения при свечах, дзен, тихие девочки… Все мы тогда искали истину. Сейчас ищут зрелищ. Ты будешь выглядеть клоуном. Причем — бездарным.

— Смур прав, — сказал Джим. — Но мы должны попробовать. С нас-то не убудет. А вдруг выгорит?

— Да ну что вы, а?! — взбунтовался Клен. — Что вы смурь-то наводите? Все получится.

Но Клен — дурак, это общеизвестно. И я снова искательно глянул на Эдика. И, видно, ему жалко меня стало:

— Ладно, — говорит, — давай попробуем. В конце концов, если на репетиции почувствуем, что не катит, мы всегда сможем остановиться.

— А Тоша туда не явится? — спрашивает Джим.

— Ну, это-то мы сейчас устроим, — говорит Эдик и набирает по телефону номер.

— Алле! — говорит он. — Антон? Тоша, что делать будем? Ром пропал, как сквозь землю. А у нас концерт сегодня. Ты не знаешь, где он?.. Нет?.. Отменять? Слушай, жалко, там все так круто приготовлено… Ладно, понял… Ладно, не беспокойся, нам так и так туда за аппаратом ехать. Сиди дома… Не за что… Да, а как с вертолетом быть? Как предупредить, что не нужен?.. Встретить?.. Да уж ладно, я сам… Ну все, привет, — и положил трубку.

— Класс! — восхитился Клен. И я был согласен с ним. Был бы прошлой ночью на моем месте Смур, он бы, наверное, не наделал столько глупостей.

Весь день мы проторчали в ДК ВДНХ, где сейчас «Дребезги» арендуют зал для репетиций. Мы вспомнили три наших старых хита, те, что играли до прихода Рома («Дай мне шанс», «Беглый монах» и «Электрическая линия»). Но это — «для разминки»; на выступление же я написал новый текст, который будет состыкован с гимном «Дребезгов». Мы пробовали, ругались, курили, пили кофе и пробовали снова. И то нам казалось, что все — очень клево, то — что Смур прав, и все — жутко неубедительно. А ведь нам, по задумке, предстояло не просто сыграть и спеть, а устроить такой кипеш, чтобы все газеты писали…

…Заглянул администратор ДК и сказал, что к телефону зовут «кого-нибудь из музыкантов». Пошел Смур, а вернувшись, сообщил, что искали меня — «какой-то Гриднев». «Это тот самый следователь, — объяснил я, — что ты ему сказал?» «Соврал на всякий случай, что ты не появлялся». «Правильно, — одобрил я, — не до него», а сам подумал: «Интересно, что ему от меня надо?»

Но вот настал вечер и мы, пересаживаясь с трамвая на автобус (из нас только у меня есть машина, да она так и осталась стоять возле Тошиной дачи; при том — в жутком состоянии), двинулись в сторону стадиона. Точнее — к пустырю неподалеку, куда должен подлететь за нами небольшой спортивный вертолет.

…Он завис над центром переполненного людьми неосвещенного стадиона, и со всех концов к нему потянулись разноцветные лазерные нити. Со сцены в этот момент уходили ребята из питерского «Горячего льда». Вертолет снижался, двигаясь к подмосткам и метрах в пятнадцати над ними — завис. Упала складная лестница. Первым начал спускаться Клен. Но для толпы он почти невидим: его не освещают.

Мы двинули за ним лишь тогда, когда услышали внизу бешеный грохот его барабанов. Пока все идет по сценарию, разработанному еще вместе с Ромом.

Барабаны перекрывают даже рокот лопастей. Нас зарницами выхватывают из тьмы яркие белые сполохи стробоскопа. Почти одновременно мы спрыгиваем на сцену и на миг задерживаемся на ее краю, пронзая указательными пальцами пустоту перед собой. Джим и Смур бросаются в разные стороны — к инструментам, а я остаюсь посередине — перед стойкой с микрофоном. Я не опустил руки, а обвел ею человеческое море внизу, и по тысячам голов заметались в испуге серебряные круги прожекторов.

По традиции, да и не разобрав, что на сцене — вовсе не их кумир, зрители сначала неуверенно, а затем — все громче, начинают скандировать: «Ро-ма! Ро-ма!» На это я и рассчитывал, сочиняя новый текст. Я собираюсь, словно готовясь к прыжку, и выплевываю в ухо микрофона:

— Ты жить не научен был исподтишка!

Стадион продолжает скандировать: «Ро-ма! Ро-ма!» И я бросаю вторую строку:

— А мы вот не можем так: кишка тонка!

Я повторяю это еще и еще раз, пока люди не начинают понимать, что от них требуется. Они включаются в игру, и теперь под аккомпанемент ударных Клена мы выкрикиваем поочередно: