– Ну что, у меня хорошие новости. Нет шанса, что они дойдут даже до плей-офф.
Я криво улыбнулась и снова повернулась к экрану, изображая внимание.
– Эй, у меня идея. Почему бы тебе не притащить свои книжки и не позаниматься прямо тут? – спросил Кен у моего затылка.
Я обернулась и хлопала на него глазами минут пять.
– Слушай, ты – чертов гений, – наконец вымолвила я.
Кен даже не заметил комплимента.
– Про что эта твоя контрольная?
– Древнеегипетская история искусств. Это ужас какой-то. Это курс уровня магистратуры. Все эти козлы ездили в Гизу и умеют читать иероглифы и всю эту дрянь. Я вообще не понимаю, что я там делаю.
Кен просиял так, как будто я только что сказала ему, что «Фальконы» прошли в плей-офф и хотят, чтобы
– Я, блин, обожаю историю искусств Древнего Египта.
– Да не ври, – ухмыльнулась я. – Ты вообще ничего не любишь.
Но, как выяснилось, Кен действительно любил всю эту древнеегипетскую дрянь.
«А Египет – следующий в очереди», – сказал он.
А я сказала, чтобы он взял меня с собой.
А он сказал, что мне понадобятся три штуки баксов и паспорт.
Я сказала, пусть пришлет мне открытку.
И он снова улыбнулся широкой улыбкой. Той, от которой я начинала задумываться о своих шутках. И о парнях без татуировок. Которые не пьют, не курят, не играют, не обнимаются, не едят шоколад и не отмечают дни рождения и праздники.
– Так ты специализируешься в искусстве? – спросил он.
– Нет, – скорчила я гримасу, складывая карточки после того, как наконец правильно ответила с помощью Кена на все четыреста восемьдесят семь вопросов. – Если бы мои родители были богатые и мне не надо было бы волноваться о плате за жилье, может, я бы и пошла на искусство. Но они небогаты, так что я специализируюсь в психологии. А курсы по искусству и кино беру как дополнительные, для себя.
– Курсы по кино, да?
– Угу, – промычала я, постукивая стопкой карточек по столу, чтобы выровнять краешки.
– А ты знаешь, что я управляю кинотеатром?
Я уставилась на него, раскрыв рот.
– Нет. Откуда? Правда, что ли?
Кен закатил глаза.
– Давай. Можешь спрашивать.
– Что спрашивать?
– Что все спрашивают, когда узнают, что я управляю кинотеатром.
Я покраснела от этих инсинуаций, но потом решила не отступать.
– А ты сможешь пускать меня бесплатно…
– Нет, – ухмыльнулся Кен.
Я рассмеялась и кинула в него карточками.
– Козел.
– Ну, теперь я точно тебя не пущу.
– Прости! Прости! Беру свои слова обратно!
– Нет уж. Поздно. Шанс упущен, – Кен хитро поглядел на меня. Потом встал и взял со стола свои ключи и пустую бутылку. – Смотри. Твое счастливое число. – И он указал на голубые цифры 11:11 на часах микроволновки Джейсона.
– Загадаешь желание? – спросила я, тоже поднимаясь. – Давай. Тебе же хочется.
Взгляд голубых глаз Кена смягчился. Он не ухмыльнулся. Не выдал какую-нибудь шуточку. Вместо этого он задвинул мой стул под стол, протянул мои карточки и сказал:
– Можешь загадать вместо меня.
Как он может одновременно быть таким козлом и таким джентльменом? Этого Пижаму просто не поймешь.
– Спасибо, что помог мне позаниматься, – сказала я, когда Кен направился к своему маленькому бордовому «эклипсу». – Мне теперь гораздо лучше. Ты даже не представляешь.
Кен подошел к водительской дверце и нажал кнопку на брелоке.
– И «Фальконы» выиграли, так что, наверное, Джейсон был прав, – Кен обернулся ко мне. – Хорошо, что ты осталась.
– О, так ты не веришь в религию, праздники и обычаи, но веришь в хорошие приметы? – подколола я.
Кен развел руками.
– Во все, что помогает выиграть «Фальконам».
Не знаю, что на меня нашло. То ли это было пиво. То ли одиночество. То ли благодарность. Но по какой-то причине, когда Кен развел руки, я сделала два шага вперед и обхватила его руками за талию.
Я думала, он застынет или сделает еще какую-нибудь такую отвали-от-меня штуку, которые делают люди, не любящие обниматься, когда им неловко, но, едва моя щека коснулась груди Кена, он тут же прижал меня к себе. Под мягкой, пахнущей сушилкой тканью он был теплым и твердым, и держал меня так, как пятилетка держит воздушный шарик на ниточке. Как будто я – большая ценность. Как будто он счастлив от самого моего существования. Как будто сама мысль о том, что я могу улететь, может разбить его холодное, безразличное сердечко.