Рокоссовский. Клинок и жезл

К 24 ноября, когда немцы продолжали наращивать удар на клинском направлении в рамках второго этапа своего наступления на Москву, фон Бок с удовлетворением записал в своём дневнике: «46-й танковый корпус достиг Истринского водохранилища. На юге от Солнечногорска противник оказывает ожесточённое сопротивление».

Рокоссовский со своим верным и надёжным штабом энергично строил манёвренную, вязкую оборону. Противотанковые районы и опорные пункты располагались не линейно (врыться в землю и стоять насмерть), а уступами в глубину. Такая оборона предполагает возможность отхода на тыловые позиции под прикрытием войск, находящихся во втором эшелоне. Одновременно не позволяет немецким авангардам, особенно танковым группам, одномоментно проламывать нашу оборону и затем беспрепятственно продвигаться в глубину.

Жуков смотрел на такой манёвр своего подчинённого из-под сдвинутых бровей: отход, то есть фактически оставление позиций то на одном фланге, то на другом, то в центре, может означать только одно — фронт 16-й армии трещит по швам и вот-вот может распасться…

Рокоссовский же маневрировал. Опасно, но гибко, уверенно, искусно. Армия с боями пятилась к Москве. Немцы нажимали. Донесения разведки и характер боёв свидетельствовали о крайней усталости противника, о том, что его атаки на грани отчаяния. Это вселяло надежду. Надо было сберечь силы.

В конце ноября, когда последовал второй и последний удар «Тайфуна» в глубокой обороне наших войск и немцы почувствовали неладное, фон Бок с беспокойством докладывал начальнику штаба Верховного командования сухопутных войск генералу Гальдеру: «Если нам не удастся обрушить северо-западный фронт противника под Москвой в течение нескольких дней, атаку придётся отозвать, так как это приведёт к бессмысленным встречным боям с противником, в распоряжении которого, судя по всему, имеются многочисленные резервы и большие запасы военных материалов, а мне здесь второй Верден не нужен».

В эти дни в деревне Пешки недалеко от Солнечногорска, где временно разместился командный пункт армии, Рокоссовский в очередной раз попал под обстрел прорвавшихся немецких танков.

Последний рывок левого крыла группы армий «Центр» уже завершался. Слабели силы, иссякал ресурс. Но, направленный в сторону московских стен, он всё ещё был смертельно опасен…

Из воспоминаний маршала: «Не успел я отдать распоряжение командиру танкистов уточнить, кто же прикрывает шоссе, как начался артиллерийский обстрел деревни. Один из снарядов угодил в наш дом, пробил стену, но не разорвался внутри.

Вбежал наш офицер связи. Он доложил, что немецкие танки вошли в деревню по шоссе, автоматчики двигаются по сторонам, обстреливая дома.

В такую переделку мы ещё не попадали. Первая мысль: «Где же войска, перекрывавшие шоссе?..» Вторая: «Где наши машины, целы ли?..» (Мы их оставили на южной окраине.)

Вышли из избы. Стали осматриваться. В деревне то впереди нас, то в стороне рвались снаряды. Некоторые проносились со свистом и мягко шлёпались о землю или ударяли в постройки, в заборы, но не разрывались. По-видимому, это были болванки, которыми стреляли немецкие танки.

Ночь озарялась вспышками разрывов мин и массой светящихся разноцветными огнями трассирующих пуль. Подумалось: «Какая эффектная картина!..» Но тут же осознание опасности поглотило всё.

У дома всё ещё стоял танк. Командир предложил мне сесть в него. Я приказал ему немедленно отправиться в танке на розыски своей части, прикрыть шоссе и не пропустить врага дальше железной дороги, пересекавшей Ленинградское шоссе в 6–8 километрах южнее Пешек.

Сами же мы — а собралось нас человек двенадцать, — разомкнувшись настолько, чтобы видеть друг друга, стали пробираться к оврагу в конце деревушки. Невдалеке промчался на большой скорости Т-34. Под сильным обстрелом неприятеля он скрылся из глаз.

Осторожно приближались мы к шоссе и вскоре нашли свои машины. Наши товарищи — водители не бросили нас в беде.

Убедившись, что, блуждая под носом у противника, мы пользы никакой не принесём, я решил сразу отправиться в штаб армии и оттуда управлять войсками, сосредоточившимися на солнечногорском направлении».

За что и любили своего генерала и солдаты, и офицеры, и генералы — что все тяготы армейской и фронтовой жизни делил наравне со всеми. Ведь не забрался в танк, не пожелал под его бронёй выбраться в одиночку из-под обстрела в безопасное место. Пошёл вместе со всеми искать выход. И вместе со всеми выход нашёл. Подчинённые такое не забывают. Войну солдат измеряет своей жизнью и своими страхами. И когда попадает в переделку, а командира радом нет, смерть настигает даже того, кого могла бы пощадить. Если же командир радом и делит с солдатом всё — и страх, и надежду, и если избавление затем приходит, то таких командиров не только уважают, но и любят, а впоследствии о них слагают легенды.