Роковая красавица

Настя закружилась перед Еремкой. Она была совсем близко от Ильи: кисти ее шали мазнули его по лицу, но Настя, не заметив этого, еще пуще забила дробушки. Вокруг смеялись, кричали, хлопали в ладоши. Дурниной ревела гармошка. Маленькая Аделька из заведения мадам Данаи, повизгивая, отплясывала что-то вроде французской польки, и золотистые кудряшки подскакивали у нее на затылке. Настя со смехом схватила ее под руку, вдвоем они ухватились за Еремку, тот поймал за рукав высоченного полового с испитым сизым лицом, и вскоре по Живодерке закружился, запрыгал разрастающийся хоровод.

Настроение у Ильи упало. Он уже начал оглядываться, прикидывая, как бы поскорее выбраться из праздничной толпы, и вдруг увидел Варьку, сломя голову бегущую по Живодерке. Она была без платка, без полушубка, в едва накинутой на плечи шали, и Илья сразу же понял: что-то стряслось.

– Варька, куда ты?

Варька, не ответив ему, врезалась прямо в танцующую толпу. Растолкала всех, пробилась к Митро, повисла у него на плече и что-то взахлеб, сбивчиво зашептала. Митро молча слушал, и с его лица медленно сползала улыбка. Нахмурившись, он кивнул, сбросил Кузьму на руки Рыбникову и, не слушая возмущенных воплей обоих, быстро вышел из толпы.

С другой стороны улицы, оттесненная туда хороводом, к брату проталкивалась Настя. Шаль упала с ее плеч на снег. Илья, помедлив, поднял ее, но Настя даже не обернулась.

– Варенька! – тревожно окликнула она. – Что случилось?

Варька запнулась, неуверенно оглянулась на Митро. Тот хмурился, смотрел в землю.

– Ольга… Наша Ольга… Началось, кажется.

– Как?! Уже? Прямо сейчас?! – всполошилась Настя. – А Макарьевна там? За Колесихой послали кого-нибудь? Живо, бежим туда!

Она рванулась было с места – и остановилась. Выжидающе взглянула на Митро. Тот стоял не двигаясь, упорно смотрел на свои сапоги. Лицо Насти напряглось.

– Ты не пойдешь? – в упор спросила она.

Митро пожал плечами. Хмуро сказал:

– Ни к чему.

– Да ты с ума сошел, что ли? – отчаянно и звонко, так, что все обернулись на нее, закричала Настя. – Идем! Идем! Идем!

Она вцепилась в рукав брата, дернула раз, другой, топнула сапожком – и добилась все-таки того, что тот сделал несколько неохотных шагов. Варькина шаль мелькала уже у ворот. Настя ускорила шаг, таща за собой Митро и поминутно оборачивая к нему рассерженное и испуганное лицо. Илья с шалью Насти в руках шел следом. Сердце его колотилось, как зажатый в кулаке птенец.

По дому плавали сизые пласты дыма. В первую минуту Илья испугался, что начался пожар. Но из дымной завесы вынырнуло сморщившееся, с зажмуренными глазами лицо Варьки. Она бежала к двери, держа в вытянутых руках чадящую сковородку. Сильно пахло горелым тестом.

– Макарьевна про блины забыла! – Варька, размахнувшись, отправила сковородку прямо в снегу крыльца. – Ольга закричала, она все бросила – и к ней… Фу-у-у… Дверей не запирайте.

Рванувшийся в дверь сквозняк затеребил ситцевую занавеску, сбросил со стола на пол обрывок газеты. Из горницы появилась Макарьевна. Ее всегда аккуратно повязанный платок был сбит набок, сморщенные руки суетливо мяли передник.

– Вас какие черти принесли? – закричала она на цыган. – На что вы тут сдались? Под ногами вертеться?

– За Колесихой послали? – перебила ее Настя.

– Послали, тебя не спросились… – проворчала Макарьевна.

Мимо с ушатом кипятка пробежала соседка – низенькая, круглая, как колобок, Аграфена. На припечке грелись полотенца. Из горницы доносились странные, низкие стоны. Илья, как завороженный, стоял у двери и вслушивался в них до тех пор, пока прибежавшая Варька не дернула его за рукав:

– Примерз, что ли? Нельзя тут. Идем на кухню.

В маленькой кухне не было никого. Возле печи стоял почти полный чугунок теста, рядом – повязанная тряпицей корчага молока. Занавеска слепила, как первый снег. Настя, бледная, большими шагами ходила по кухне. Илья подал ей шаль. Она взяла не глядя, торопливо набросила ее на плечи. Стоящий у порога Митро исподлобья взглянул на сестру.

– На кой черт ты меня сюда притащила? – тихо и зло спросил он. Настя метнула на него сердитый взгляд, отвернулась. Митро шагнул к двери.

– Бэш [49] , – не оглядываясь, сказала Настя.

Митро, помедлив, послушался. Сел за стол, отвернулся к сияющему солнцем окну. Илья сидел на полу у стены, понимая, что он нужен тут еще меньше, чем Митро, не мог заставить себя уйти.

– Чем меньше мы болтаем – тем ей легче будет, – хлюпнув носом, вспомнила Варька таборное поверье. – Давайте блины печь.

Она подбросила в лениво вспыхивающее красным светом нутро печи несколько поленьев. Настя, зашпилив косу в узел и повязавшись фартуком, подошла помогать. С улицы прибежал Кузьма. Замер на пороге, скользнул взглядом по сумрачным лицам цыган и поспешно полез на печь. Вскоре дверь хлопнула снова. Через кухню, не взглянув на цыган, быстро и озабоченно прошла Колесиха – известная всем Грузинам повивальная бабка. Варька, проводив глазами ее рваную лоскутную кацавейку, перекрестилась вслед.

Время тянулось бесконечно. Солнце уже ушло из окна, в кухне потемнело, по полу потянулись длинные вечерние лучи. Блины давно были готовы и горкой высились на припечке, но никто их не ел. Настя, за весь день так и не присевшая, то стояла у печи, скрестив руки на груди, то принималась мерить шагами кухню. «И чего мечется, – с досадой думал Илья, следя за тоненькой, кутающейся в шаль фигуркой. – Кто ей Ольга? Ни тетка, ни сестра, ни невестка даже…» Иногда их глаза встречались, и Настя досадливо пожимала плечами, отводила взгляд, словно говоря: «Нашел время…» Илья тоже отворачивался.

Митро все также сидел за столом, ссутулившись и глядя вниз. Иногда Настя, подойдя, трогала его за плечо. Митро вздрагивал, словно разбуженный. Поднимал глаза и смотрел на сестру чуть ли не с удивлением, словно не понимая, как и зачем они оба оказались здесь. Настя молча отходила, Митро снова опускал голову. Он не обращал внимания даже на женщин, которые время от времени вбегали в кухню, торопливо мыли руки, хватали полотенце или котелок с водой. Варька и Настя бросались к ним с вопросами, но женщины лишь отмахивались и сразу убегали обратно. С улицы доносились песни, пьяные голоса, рев гармоники – там все еще провожали Масленицу. То и дело уличный шум заглушался хриплыми, протяжными стонами из горницы. Они то умолкали совсем, то становились громче и мучительнее, перемежаясь сдавленными «О, дайо, дайо… дайори [50] …» Митро болезненно поморщился.

– Отчего она так кричит? – хрипло спросил он у сидящей напротив Варьки.

Та растерянно оглянулась на Настю, накрыла ладошкой кулак Митро, успокаивающе зашептала:

– Это ничего, ничего, Дмитрий Трофимыч, право слово, совсем ничего… Ей не впервой, дело известное. Долго, правда, что-то, но это же у всех по-разному бывает. Вот у нас в таборе одна цыганка, наша невестка, двое суток почти…

Варька не договорила. Из горницы донесся страшный грудной крик. Задрожали кружки в буфете, взвизгнула, прижав пальцы к губам, Настя. Митро вскочил, опрокинув табуретку, и Варька мертвой хваткой вцепилась в него:

– Митро! Дмитрий Трофимыч! Нельзя туда, нельзя!!!

– Да что ж это!.. – Настя решительно шагнула к двери. Но та вдруг распахнулась, чуть не сбив ее с ног, и к рукомойнику быстро прошагала Колесиха.

– Что, что, что? – кинулись к ней.

Повитуха, не отвечая, яростно терла руки. Ее плоское безбровое лицо напоминало злую маску.

«Почему такая розовая?» – машинально подумал Илья, глядя на воду, сбегающую в таз. И вздрогнул от тихого вскрика Насти. Та с ужасом смотрела на Колесиху. Повитуха подняла водянистые глаза, молча погрозила кулаком. Настя тут же умолкла, но продолжала испуганно смотреть на покрасневшую от крови воду в тазу.

– Тише! – вдруг вскочила Варька. Все обернулись к ней. В наступившей тишине послышался низкий и сердитый писк.

– Ой, мамочки… – раздалось с полатей, и из-под цветастой занавески высунулась взъерошенная голова Кузьмы. – Дите…

– Вестимо, дите, – проскрипела Колесиха, вытирая руки. – А вы кого ждали, окаянные? Енарала в орденах?

– Слава богу… – пробормотала Настя. Ее руки, стягивающие на груди шаль, мелко дрожали.

Митро стоял, отвернувшись к стене. К нему подошла Варька. Взяв за руку, подвела к столу, заставила сесть.

– Посиди, Дмитрий Трофимыч… Туда пока нельзя.

Колесиха ушла обратно на половину роженицы. Писк ребенка вскоре умолк, но вместо него все громче становились взволнованные голоса женщин. Настя прислушивалась, прильнув к дверной щели, но было видно, что разобрать слов она не может. Илья почувствовал, как в сердце снова кольнула тревога. Как назло, из горницы больше никто не приходил. Слышались приглушенные голоса, мягкий топот ног, суета. Что-то вдруг со звоном разбилось, хлопнула дверь в сенях. Выглянув в окно, Илья увидел, как по темнеющему двору, переваливаясь на коротких ногах, бежит Аграфена.

– Куда она? – спросили сзади. Оглянувшись, Илья увидел стоящего за своей спиной Митро. Илья беспомощно пожал плечами, уже точно зная: происходит что-то страшное.

Настя бросилась к двери, рванула ее на себя и исчезла в темных сенях. Никто не решился следовать за ней. Вскоре до цыган донеслись ее вопросы: «Что Ольга? Как она? Да скажите мне!» Затем вдруг голос Насти умолк.

Из сеней послышались шаги. В кухню, тяжело переступив через порог, вошла Макарьевна. Илья увидел ее сморщенное, растерянное, залитое слезами лицо. Она сразу пошла к Митро. Тот медленно встал ей навстречу.

– Что?.. – начал было он. И умолк.

– Поди туда, Дмитрий Трофимыч, – всхлипнула старуха. – Поди. Кон… кон… кончается она.

– Ты в своем уме? – тихо спросил Митро.

– Аграфена за попом побегла. Бог даст, поспеют. Ты иди к ней, Дмитрий Трофимыч. Христом-богом прошу, иди. Прости ее, помирает ведь… Не бери греха на душу! Ежели она…

– Звала она меня? – вдруг перебил ее Митро. На его лбу сизыми жгутами вздулись жилы. Макарьевна умолкла, со страхом глядя на него. – Спрашиваю тебя… звала?

– Да нет… нет, кажись…

– Я не пойду, – Митро опустился на табуретку, положил на столешницу белые в суставах кулаки. Лицо его пряталось в тени.

– Побойся бога, Трофимыч, – прошептала Макарьевна. – Помирает… Не держи сердца, иди, прости ее…

Митро молчал. В тишине отчетливо слышалось его тяжелое дыхание.

– Макарьевна, иди туда, – наконец глухо сказал он. – Если спросит – скажи, что… давно простил. А нет – значит, нет.

Макарьевна зажмурилась. По ее сморщившемуся лицу снова побежали слезы. Она хотела сказать что-то еще, но, взглянув на Митро, резко махнула рукой и вышла.

Илья уткнулся лицом в колени. Вскоре до него донеслись осторожные шаги и чуть слышный скрип двери – это потихоньку выбирался из кухни Кузьма. На другой половине кто-то громко заплакал. На дворе взвизгнула калитка, тягучий голос спросил: «Сюда, что ли?» – и сорочий говорок Аграфены угодливо затараторил: «Сюда, батюшка, сюда! Ручки обмыть не угодно ли?» Быстрые шаги в сенях, шелест одежды, хлопанье дверей. Снова тишина.

Внезапно Илья услышал странные звуки. Они доносились не из-за стены, а были где-то здесь, совсем рядом. Недоумевая, он поднял голову.

В кухне было уже совсем темно, а зажечь лампу никто не догадался. В окно пробивался свет месяца. В его сером луче Илья разглядел Варьку, стоящую у стола рядом с Митро. Тот сидел согнувшись, уронив голову на кулаки. Его широкие плечи вздрагивали. Варька гладила его по голове. Свет месяца блестел на ее мокром от слез лице с закушенными губами: Илья видел, что сестра едва удерживается, чтобы не разрыдаться самой. Поймав его взгляд, Варька резким движением подбородка приказала брату выйти. Он поспешно поднялся и юркнул за дверь.

В сенях было еще темнее. Илья осторожно, стараясь не задеть что-нибудь впотьмах, прошел к двери в горницу, из-под которой выбивалась полоса света. Осторожно просунул голову внутрь. Возле постели, на которой лежала Ольга, суетились Колесиха и соседки. Поп, покряхтывая, натягивал через голову епитрахиль. На вошедшего Илью никто не обратил внимания.

Первым делом ему бросился в глаза жгут из окровавленных полотенец, валяющийся в лоханке. Илья поспешно отвернулся, подошел к постели. Увидел бледное лицо Ольги с закрытыми глазами, на котором застыло выражение болезненного недоумения. Макарьевна, всхлипывая, прилаживала в ее изголовье горящую свечу. Свеча не держалась, падала, капая воском на затоптанный пол. Сильно пахло кровью и ладаном. Илья долго смотрел, как Макарьевна безуспешно пытается установить свечу. Затем повернулся и, неловко споткнувшись на пороге, вышел.

В сенях он торопливо открыл дверь на улицу, и в лицо дохнуло сырым холодом. Сразу стало легче дышать, провалился саднящий комок в горле. Полоса лунного света протянулась по полу. Встав у стены, Илья прижался спиной к ледяным бревнам. Из горницы доносился плеск воды, причитания. Затем забасил поп. «Пафнутий, из Георгиевской…» – машинально подумал Илья.

Рядом прошелестело платье. Илья обернулся. Из темноты блеснули белки чьих-то глаз.

– Настя?

Настя не ответила. Сделала шаг, и серый свет упал на ее лицо. Она не отстранилась, когда Илья обнял ее за плечи.

– И хорошо, наверно, что умерла, – низким, незнакомым голосом сказала она. – Все равно ей идти было некуда. К Митро назад она ни за что бы не пошла. А в Тулу… не нужна она там никому. Ни отец, ни мать не примут… Отрезанный ку… ку… кусок…

Илья почти не слышал того, что говорит Настя. Он с бьющимся сердцем сжимал ее худенькие плечи, уже касался губами ее волос, уже брал в ладонь хрупкое запястье. «Права Ольга была… Любую возьму! Плевать, что с князем была, кому какое дело… Уедем, никто не узнает…» Он уже собрался было сказать все это, но Настя вдруг, словно очнувшись, ахнула и с силой толкнула его в грудь. Одним прыжком оказалась на пороге. Обернувшись через плечо, отчаянно крикнула:

– Да иди ты к черту от меня! Ненавижу тебя! Ненавижу! – И кинулась за порог. Звонко, на всю улицу стукнула калитка.

Илья постоял немного на крыльце. Затем вернулся в дом, плотно прикрыл за собой дверь, так что сени вновь погрузились в кромешную тьму, на ощупь нашел кованый сундук Макарьевны, покрытый домотканым половиком. Сел на него и долго сидел в темноте, обхватив руками колени. Рядом то и дело хлопала, выплескивая желтый свет, дверь, бегали бабы, прошел усталый отец Пафнутий. Илью, сжавшегося на сундуке, никто не замечал. Он видел, как из кухни вышел Митро, как он вызвал из горницы Макарьевну и что-то спросил у нее. Выслушав ответ, кивнул и медленно пошел через двор на улицу.

В темной кухне у окна стояла Варька.

– Пхэнори… [51] – войдя, тихо позвал Илья. Варька не ответила.

Илья зажег свечу, подождал, пока выровняется прыгающий язычок пламени. Взяв с тарелки холодный блин, медленно начал жевать. Только сейчас он понял, как страшно, до тошноты хочется есть. Варька молчала, комкала в пальцах занавеску. На залитой луной улице чей-то хмельной бас во всю мочь орал: «Светит месяц, светит ясный». За печью скрипел сверчок.

– Не ходи сегодня никуда, – вдруг сказала Варька, не оборачиваясь. – Не ходи, Илья. Грешно…

Илья, опустив блин, недоумевающе смотрел на сестру. Потом вдруг понял, о чем она.

– Сдурела? – кровь бросилась в лицо.

Варька молчала. Илья коснулся ее плеча. Она резко оттолкнула его руку, отвернулась и быстрыми шагами вышла из кухни.