Роковая красавица

Москва загудела. Разумеется, весь тираж газеты немедленно был изъят из продажи, само издание в тот же день закрыли, но новости уже переходили из уст в уста, летали по улицам и переулкам, пересказывались из одного дома в другой. Рождались невероятные сплетни, и к вечеру уже говорили о том, что граф все же застрелил отца девушки, а молодой цыган из хора, в свою очередь, «зарезал насмерть» самого Воронина. Подлила масла в огонь и разорванная помолвка Воронина с дочерью генерала Вишневецкого, и поспешный отъезд графа из Москвы. Несмотря на то что в газетах об этом не мелькнуло ни строчки, вся Москва знала, что вместе с Ворониным в его владимирское имение уехала примадонна хора из Грузин Зина Хрустальная. По Живодерке забегали полицейские и репортеры, но хоровые цыгане все разом ослепли, оглохли и забыли русский язык. По-цыгански изъясняться начала даже Макарьевна, и добиться хоть каких-то подробностей от обитателей Живодерки газетчикам так и не удалось. Полиция оказалась упорнее, но Яков Васильевич, вызванный в участок, упрямо твердил, что ни Гашки в кабинете Воронина, ни выстрела, ни тем более драки хорового цыгана с «ихним сиятельством» не было и быть не могло. Затем воспоследовало подношение в завязанном узелком платочке («От всех нас, ваше высокородие, не побрезгуйте, подарочек, вашей дочке к свадьбе, покорнейше просим принять…»), и полицейское начальство махнуло на цыган рукой. Поговаривали, что просить за цыган ходил сам князь Сбежнев и это сыграло решающую роль.

– Так что дешево отделался, черт таборный, – весело заключил Митро. – Твое счастье, что Воронин шума не стал поднимать. Оно ему и незачем, конечно. И так и свадьба, и приданое большое накрылись, да еще на всю Москву опозорили. А у нас-то что на другой день было! Прямо столпотворение египетское! Яков Васильич дяде Васе говорит: «Вон из хора к чертям!» Васька – к дочери, Гашка – к Настьке, Настька – ко мне, я – к матери… А потом все вместе – Якову Васильичу в ноги! Вой стоял до небес, от соседей прибежали, думали – хоронят кого. Слава богу, мать моя Яков Васильича уговорила, оставил он Ваську в хоре… А все из-за тебя, каторга. Ну, едем домой. Варька, одевайся! У меня извозчику забора.

На Живодерке Илья привычно свернул к домику Макарьевны, но Митро удержал его:

– К нам не зайдешь? С утра пироги ставили.

В сенях Илья долго топал сапогами, стряхивая с них снег. Между делом прислушивался: странная, непривычная для Большого дома тишина казалась подозрительной.

– Эй, морэ, где ты там? – позвал из комнаты Митро.

– Иду! – отозвался Илья. Последний раз провел ветошью по сапогам, пригладил ладонью волосы, потянул на себя высокую дверь в зал… и, споткнувшись, замер на пороге.

В зале, выстроившись полукругом, как для приема гостей, стоял хор. Собрались все: перепугавшийся Илья заметил братьев Конаковых, сестер Дмитриевых, дядю Васю, Глафиру Андреевну, Марью Васильевну, Кузьму, Якова Васильевича… и Настю. Она стояла впереди всех, рядом с хореводом, и в руках ее был серебряный поднос с единственным бокалом. Загомонили сразу шесть гитар. Голос Насти взлетел над хором:

Что может быть прелестнее, когда, любовь даря,
Друзей встречает песнею цыганская семья?
Нам в дружбе нет различия, живя семьей своей,
Мы свято чтим обычаи и любим всех друзей!
Хор на-а-а-аш…

– …поет припев старинный! – грянул весь хор.

Прижавшись спиной к двери, Илья растерянно смотрел в улыбающиеся лица цыган. Только сейчас он понял, что все это – песня, гитары, бокал вина на серебряном подносе, белое платье Насти и ее улыбка – для него.

Вина полились рекой, —
К нам приехал наш любимый
Илья Григорьичда-а-а-а-арагой!

Настя пошла к нему. В ее глазах бились озорные искорки, черные косы спускались на грудь, падали к коленям, путаясь в концах красного кушака, влажно блестели в улыбке зубы. Илья смотрел на нее – и не мог поверить, что всего неделю назад он сидел на дне промерзших саней, весь дрожа и уткнувшись лицом в ее колени, а она гладила его по голове. Настька… Ей он сказал: «Возьму тебя замуж»… Да полно, было ли это?

– Выпей, гость дорогой, за мое здоровье! – важно поклонилась Настя.

– Пейдодна, пей до дна, пейдодна! – заорали цыгане.

Пожелание Илья исполнил без особого усилия: во рту совсем пересохло. Настя приняла пустой бокал, тронула губы Ильи своим платочком и, едва коснувшись, поцеловала – как обожгла.

– Ура-а-а-а! – завопил Кузьма, прыгая из ряда гитаристов и летя к Илье обниматься. Следом за ним помчались другие, и Илья оказался в плотной толпе. Его хлопали по спине, плечам, вертели: «Дай посмотреть на тебя, морэ!» – целовали, смеялись. Илья не успевал отвечать на вопросы, отмахивался, сердился: «Отвяжитесь, черти!» – но цыгане унялись только тогда, когда к Илье подошел Яков Васильевич.

– Явился, герой… Ну-ка, пойдем.