Роковая любовь

И вместо этого она почувствовала, как сердце сжимается от какой-то почти материнской жалости к Антону:

— Значит, ты говоришь, что это были цыгане, которые напали на Максима. И теперь они собираются убить тебя?

— Конечно. Я в этом не сомневаюсь. Они же теперь уверены, что Максим — все… убит. Значит, следующий — я… Ну, прикинь на себя. Приходишь домой, а там все открыто настежь и никого нет. Я уверен, что это приходили цыгане. Или, скорее всего, они и сейчас там.

— Подожди, подожди… Сейчас главное — успокоиться и хорошенько подумать. Подожди… А когда ты уходил из дома, там кто-нибудь оставался?

— Да. Мама оставалась…

— Ну вот, все ясно. Это все твоя мама. Сто процентов! Вышла куда-нибудь за чем-нибудь на секундочку, оставила дом открытым. У меня так тоже бывает!

— Света, не знаю, как ты, а мама… Да она тысячу раз все перепроверит, прежде чем куда-то уходить.

Света решительно подошла к телефонному аппарату, сняла трубку и протянула ее Антону:

— Позвони.

— В милицию? Что я им скажу?

— Зачем в милицию?! Домой…

— Ага, эти бандиты поднимут трубку и скажут: «Здравствуй, Антон! Ты где? Мы тут уже заждались…»

— А если это все из-за твоей мамы, она уже вернулась. И возьмет трубку. Давай!

Антон взял трубку. А может, и правда все закончится, как в детском сне. Сейчас проснешься — и все будет хорошо.

Открывая дверь, Тамара уже слышала, что зазвонил телефон. Нужно успеть, обязательно нужно успеть. Чтобы потом при встрече с Астаховым обязательно бросить невзначай: «Кстати, и такой-то или такая-то звонил или звонила».

И уже подбегая к аппарату, почувствовала: все, этот звонок будет последним. Звонящий устал ждать и сейчас положит трубку.

— Алло!

— Алло, мама? Ты дома? Я приходил, а дверь открыта…

— Да, сыночек! Это не я виновата. Это папка нас порадовал. Совсем там, в Москве, отвык от дома, замки закрывать разучился. Да ничего не случилось, все в порядке, что ты волнуешься? А ты где? У друзей? Ну хорошо, общайся. Пока!

Положила трубку. Села, успокоилась. Проанализировала, как в детективе, разговор. Подумала, что, вообще-то, строго говоря, она к настоящему моменту еще не могла знать, что Николай приехал. Ну да ничего. Это не страшно. Вряд ли Антон с Колей будут это обсуждать. Посмотрела на часы. Астахов приедет совсем скоро. Надо настроиться на разговор с мужем. Чтоб не стать бывшей.

Да, и не забыть бы какую-нибудь блузку надеть…

Антон положил телефонную трубку на рычаг.

— Ну вот, видишь, это была мама… Дверь закрыть забыла?

— Ты знаешь, это очень странно. На нее никак не похоже…

— Ладно, и на старуху бывает проруха…

— Моя мама не старуха.

Света улыбнулась:

— Это я так, переносно. Мама у тебя, конечно, не старуха. Дай бог каждой быть такой «нестарухой»!

И только сейчас, когда напряжение спало, Антон посмотрел на незаконченную картину, стоявшую на Светкином мольберте.

Что за чудо? Кто это? Что-то такое знакомое.

— Это — Кармелита.

Антон ударил себя по лбу:

— Да, конечно. Здорово! Красотища!

Как художнику, такие слова были приятны Свете. Но как женщине, немного обидны. Уж лучше бы он сказал, как говорят все дилетанты: «Похоже!».

— Нравится тебе, да?

— Картина? Здорово, лучше, чем в жизни, получилось, правда, — Антон наконец-то почувствовал Светино настроение и поспешил исправиться. — А вообще в жизни мне больше блондинки нравятся… — и заодно уж попробовал ее приобнять.

«Не на ту напал», — подумала Света.

— Давай только без рук, ладно?

— Хорошо.

— Ты знаешь, я сейчас к Максиму в больницу собираюсь. Пойдешь со мной?

— Конечно. Время разбрасывать камни. И время… извиняться за них.

* * *

Сложно описать настроение, царившее в таборе. С одной стороны, всем (кроме Люциты, конечно) очень понравилось выступление Кармелиты до ее падения. Было в этом что-то сильное, настоящее. Но само падение сильно все испортило. Неприятно стало, страшно. И на будущее решили: жалко, конечно, девушку, но раз не может она стоять спокойно под летящими ножами, то лучше ей этим делом и не заниматься…

Да и за здоровье ее, в конце концов, было тревожно. Бейбут и Миро решили съездить в слободу, узнать, что там да как.

А у себя, в Зубчановке, Зарецкий совсем с катушек съехал — не давал покоя Рубине. Все мучил ее одним вопросом:

— Скажи честно, Рубина, ты от меня что-то скрываешь?

— О чем ты, я тебе всегда только правду говорю, а ты мне не веришь.

— Да, не верю. Потому что ты с моей дочерью постоянно о чем-то секретничаешь.

— Не узнаю я тебя, Баро… — улыбнулась Рубина устало. — Может, ты свою дочь ко мне ревнуешь? Нет? Так что зря беспокоишься? Никто не может занять место отца в сердце его дочери.

Трудно не согласиться, но последнее слово все равно должно остаться за бароном:

— Смотри, Рубина, если узнаю, что моя дочь общается не только с подругой, — спрошу и с нее, и с тебя.

А тут и гости из табора приехали. Первым делом, раньше, чем «здравствуйте», спросили:

— Как себя чувствует наша артистка?

— Кармелите уже лучше, — по-отцовски важно ответил Баро, будто сам, своими руками, ее лечил. — Она спит.

— Слава Богу! — воскликнул Бейбут. — Нам очень жаль, что так вышло.