Роковая Маруся

Конечно, годилось; повеселевшей Тоне все теперь годилось, даже это Тихомировское предложение, сшитое наспех белыми нитками и лишенное всякой логики. Ведь, спроси у него Тоня, почему бы ему самому не передать записку (она сейчас ее напишет), и даже не в чьи-то руки, а самому Коке, или даже зайти в театр и оставить вахтерше (он-то уж никак Коку скомпрометировать не может), или подъехать к концу репетиции и передать ему на словах, что Тоня его будет ждать в условленное время в таком-то месте, то есть, если он так любезен и так хочет помочь, почему он не может обойтись без Тони. Почему именно она сама должна эту записку кому-то передать, – в общем, задай Тоня ему хотя бы один из этих вопросов, – Тихомиров был бы в большом затруднении. Сама-то идея, чтобы Тонино письмо попало в Машины руки и чтобы Маша хорошенько в Тоню всмотрелась, была неплоха, но деталями Тихомиров в этот раз пренебрег. Но Тоня, счастливая от того, что Кока наконец нашелся и что она теперь не одна, что ей помогают, липы не разглядела. И, в конце концов, может, Тихомирову приятно с ней общаться, может, она ему нравится, поэтому он и хочет, чтобы вместе.

Вот так и получилось, что утром они сидели у театра в Володином «понтиаке», потом появилась Маша, которая в этот раз шла пешком (Митричек в тo утро был занят), и Тихомиров сказал: «Вон, смотри, девушка идет. Я, кажется, ее знаю, видел раньше. Она, по-моему, тут как раз артисткой и работает. Давай, быстро, ей передай».

– А может, все-таки вы… сами… – Тоня умоляюще посмотрела на неумолимого Тихомирова.

– Ну вот еще! Я встретил, я привез, кто тут кого любит, я не понимаю! Кто ему свидание назначает, я, что ли? Ну хоть чего-нибудь вы сами можете сделать? Как дети малые, ей-богу! Давай, давай! – И Тихомиров выпихнул из машины застенчивую девушку. Вот так «случайно» и встретила Маша красавицу Тоню и рассмотрела ее как следует, получив реальный повод для ревности, и даже поговорила. А когда Тоня собиралась уже убежать, она остановила ее и спросила, почему это она уверена, что Маша его сегодня увидит и сможет передать конверт: ведь его уже неделю в театре нет, на репетиции он не ходит и говорят, что болеет, Тоня ответила: «Ну, у меня есть сведения, что сегодня он придет».

– Откуда? – неосторожно поинтересовалась Маша и тут же мысленно выругала себя за этот вопрос, потому что Тоня чуть пристальнее, чем надо, посмотрела на Машу, словно став в этот миг взрослее на несколько лет. И только секунд через пять, вдруг перестав торопиться, Тоня ответила: «Да так, видение мне было… предчувствие; у меня, знаете, бывает такое». – И улыбнулась Маше женской улыбкой. Это она пошутила так, ведь не рассказывать же в самом деле этой незнакомой, элегантной и странно заинтересованной женщине о военкомате; это известно только избранным, тем, кто ближе Коке, кто, может, за него даже замуж выйдет. Они помолчали, глядя друг на друга и улыбаясь.

– Так я пойду… – полувопросительно сказала Тоня с неприличным, как показалось Маше, оттенком превосходства, продолжая улыбаться.

«Вот сука, – подумала Маша, – мало ей, что она спит с ним, она еще и надо мной издевается. Она что, знает про меня и него?..»

Ей было так неприятно, что она, видимо, забыла, зачем Тоня здесь, что, если передает записку, значит, наоборот, не встречается с ним и тем более не спит. Однако она быстро очнулась и, тоже мягко улыбнувшись Тоне (как, если бы могла, улыбнулась бы гюрза перед укусом), сказала мягким грудным голосом грудной жабы: «Да, конечно, идите. Я обязательно передам, если увижу, если ваше предчувствие вас не обмануло. До свидания».

И Тоня быстро пошла к машине Тихомирова, который издалека с большим удовольствием наблюдал за этой сценой. А Маша, наша несгибаемая Маруся, с прямой спиной и гордо вздернутой головкой, бросилась в театр, в свою гримуборную, борясь изо всех сил с низким желанием немедленно вскрыть конверт и прочитать, что там.