Роковая монахиня

Но в конечном итоге все его мысли возвращались к одному предмету, не думать о котором вообще он не мог, к большому горю и, как ему тогда казалось, невосполнимой потере для всей его молодой жизни. Естественно, это была любовная история, к тому же выдержанная в совсем не популярной сейчас сентиментальной тональности; я кратко расскажу ее. В университетском городе, где молодой человек учился последние семестры, он влюбился в красивую благородную девушку. В этом не было ничего удивительного, но то, что и она полюбила его, было похоже на чудо, потому что он не был красив, ловок в обращении и не имел ничего, кроме того, что держал в голове: очень немного юриспруденции и очень много наивных и глупых мечтаний о карьере литератора. После того как с ним случилось это чудо, он стал весьма прилежным и принялся грызть гранит науки, к которой он был до этого времени совсем безразличен, день и ночь; ведь это был единственный путь завоевать девушку, потому что за служащего ее, возможно, и отдали бы, но ни в коем случае за молодого человека, вознамерившегося стать литератором. До этого влюбленные виделись лишь иногда, тайно, в доме доброй старой тетушки, которая никому не рассказывала об этом в отличие, к сожалению, от ее горничной. Узнав о тайных свиданиях, отец девушки устроил ей, когда она пришла домой, страшную сцену, и она убежала от его гнева в сад рядом с домом. Там она, рыдая и горя от болезненного возбуждения, провела долгих три часа; стояла отвратительная, сырая ноябрьская погода, а она была хрупким, нежным созданием. На следующее утро она лежала в лихорадке в постели, врач обнаружил сильнейший катар, который при ее конституции хотя и представлял определенную опасность, но с божьей помощью скоро должен был пройти. Однако катар не проходил, кашель становился все сильнее, и в середине января 1872 года врач вынужден был признать, что бедняжка безнадежна. Когда он сказал об этом родителям, они стали делать все, что было в их силах, а поскольку девушка полагала, что выздоровеет, если исполнится ее единственное желание на земле, то они пригласили в дом молодого человека, и состоялось его обручение со смертельно больной невестой. Какие страдания он испытал за то время, прошедшее с момента рокового свидания в ноябре, и какие чувства раздирали его душу во время этой помолвки, не поддается описанию. В девушке снова загорелась надежда, и по ее настоятельной просьбе было заказано даже подвенечное платье. Но его надели на нее лишь в тот ненастный мартовский день, когда клали в гроб, вместе с зеленым веночком на золотистые косы.

Когда молодой человек вернулся после похорон домой, он заперся в своей комнате и стал размышлять над тем, что ему делать дальше. Совсем рядом под его окном бурным потоком текла быстрая горная река. Ее шум как бы давал молодому человеку совет, которому он бы охотно последовал, даже очень охотно, если бы мог надеяться, что таким путем он снова соединится со своей возлюбленной. Но так как он не был в этом уверен, то решил жить дальше, подарил все свои учебники такому же бедному сокурснику и отправился в дорогу. Сначала довольно далеко, в Вену, оттуда уже в мае благоприятный случай предоставил ему возможность поехать корреспондентом одной венской газеты в Берлин, а затем, в конце июля, занять место главного редактора местной газеты в Познани. Это было трудное, усеянное терниями поприще, тяжесть которого не в состоянии был бы вынести в течение длительного времени даже хорошо знакомый с этим видом деятельности человек, не говоря уже о молодом, неопытном редакторе. Все сотрудники газеты незадолго до этого оставили свои должности и основали конкурирующую газету; теперь новому редактору предстояло, не зная местных особенностей и не владея польским языком, сохранить старую газету. Не хватало буквально всего, не было даже помещения для редакции — конкурентам удалось оставить его себе, — и поэтому ему вместе с тремя молодыми людьми, которые работали в газете всего неделю-другую, приходилось снимать большую комнату в упомянутой гостинице и заполнять газетные полосы тем, что у них получалось. А получалось это у них далеко не лучшим образом, что угнетало новоиспеченного редактора. Впрочем, то, что ему приходилось работать, как машине, с семи часов утра до глубокой ночи, как раз было для него спасением, потому что во время работы он не так остро чувствовал горе и после двенадцати-четырнадцати часов такого напряженного труда забывался тяжелым сном без сновидений.