Роковая музыка (Музыка души)

— По мне, так это значит, что он громкий, — сказал Ридкулли. — Должен быть громким, чтобы его можно было услышать с любого направления. Когда ветер дует в другую сторону, не слышно даже колокола Гильдии Убийц.

— Чтобы его было слышно повсюду, ему не обязательно быть громким, — возразил Прудер. — И вот почему: в некотором смысле все находится в одном месте.

Ридкулли уставился на него так, как люди смотрят на фокусника, извлекшего из уха яйцо.

— Все находится в одном месте?

— Да.

— А где тогда находится что-то еще?

— Оно тоже все находится в этом месте.

— В том же самом?

— Да.

— Расплющенное в лепешку? — Ридкулли начал выказывать определенные признаки — если бы он был вулканом, живущие на его склонах аборигены уже приглядывали бы подходящую девственницу.

— Хаха, в сущности, вы можете сказать, что оно было раздуто до невозможности, — сказал Прудер, который постоянно нарывался. — И вот почему: пока не возникла вселенная, пространство отсутствовало, поэтому все, что угодно существовало повсюду.

— То же самое «повсюду», что и прямо сейчас?

— Да.

— Отлично. Продолжайте.

— Риктор говорит, что в начале был звук. Один великий сложный аккорд. Величайший, сложнейший аккорд из когда-либо звучавших. Звук столь полный, что вы не сможете сыграть его в этой вселенной, все равно как не сможете взломать ящик ломом, который в нем заперт. Величайший аккорд, который… как бы…сыграл все, что существует. Начал всю эту музыку, если угодно.

— Что-то вроде та-даххх? — спросил Ридкулли.

— Полагаю, да.

— Я всегда думал, что вселенная возникла вот так: какой-то бог оторвал другому богу свадебные причиндалы и сотворил ее из них, — сказал Ридкулли. — Это было для меня совершенно очевидно. Я хочу сказать, что такое можно хотя бы представить.

— Нуу…

— А теперь вы мне говорите, что кто-то дунул в здоровенный гудок — и вот они мы!

— Не уверен насчет кого-то, — заметил Прудер.

— Зато я уверен, что шум не может произвести себя сам, — сказал Ридкулли.

Он немного смягчился и хлопнул Прудера по спине.

— Все это нуждается в доработках, парень, — сказал он. — Старый Риктор был слегка… больной, вы понимаете. Думал, что все на свете можно перевести в цифры.

— Представьте себе, — сказал Прудер. — Все во вселенной имеет свой собственный ритм. Ночь и день, свет и тьма, жизнь и смерть…

— Куриный бульон и гренки, — подхватил Ридкулли. — Не всякая метафора точно отражает проблему.

Раздался стук в дверь. Вошел Ужасный Тец с корзиной, следом за ним — миссис Панариция, домоуправительница. У Ридкулли отвалилась челюсть.

Миссис Панариция присела в реверансе:

— Доброе утро, вауша милость, — сказала она. Хвостик у нее на затылке подпрыгнул. Зашуршали накрахмаленные нижние юбки.

Ридкулли опять открыл рот, но все, что он смог выдавить, было:

— Что вы сделали со своими…

— Извините, миссис Панариция, — быстро сказал Прудер. — Но накрывали ли вы сегодня к завтраку для кого-нибудь из преподавателей?

— Это верно, мистер Стиббонс, — ответила она. Ее необъятный бюст вздымался под свитером. — Ни один из джентльменов не спустился вниз. Я отпраувила им корзинки.

Взгляд Ридкулли продолжал ползти вниз. До этого момента он и не подозревал, что у миссис Панариции есть ноги. Конечно, теоретически женщине нужно что-то, чтобы двигаться, но… ну… Но сейчас он видел две толстые коленки, выглядывающие из нагромождения юбок. Чуть ниже начинались белые носки.

— Ваши волосы… — хрипло проговорил Ридкулли.

— Чтоу-тоу не так? — спросила миссис Панариция.

— Все в порядке, все в порядке, — сказал Прудер. — Большое вам спасибо.

Дверь за ней закрылась.

— Она прищелкивала пальцами, когда уходила, — заметил Прудер. — Точно, как вы рассказывали.

— Это не единственная вещь, которая прищелкивала, — ответил Ридкулли, все еще содрогаясь. — Ты видел ее обувь?

— Наверное, мои глаза от испуга закрылись. Если это живое, — сказал Прудер. — То оно очень, очень заразное.

Следующая сцена имела место в каретном сарая Грохтова отца, но она была частью спектакля, разыгрывающегося повсюду в городе.

Грохт не был от рождения Грохтом. Он был сыном богатого поставщика фуража и презирал отца за то, что тот был трупом от шеи и выше, зацикленным на материальном, лишенным воображения и еще за то, что отец выдавал ему на расходы три несчастных доллара в неделю.

Отец оставил лошадей в сарае. Сейчас они обе предпринимали небезуспешные попытки втиснутся в один угол и наделать в стене дырок.

— Сдается мне, в этот раз почти получилось, — говорил Грохт, в то время как сенная пыль сыпалась с кровли, а древоточцы улепетывали во все стороны в поисках нового жилища.

— Не, я тебе скажу — не тот звук, который мы слышали в «Барабане», — критически возразил Джимбо. — Этот немного похожий на тот, но не тот.

Джимбо был лучшим другом Грохта и желал быть одним из людей.

— Для начала это неплохо, — сказал Грохт. — Так что ты и Простак, вы оба берете гитары. А ты, Подонок, ты… можешь играть на барабанах.

— Не знаю как, — сказал Подонок. Его действительно так и звали.