Роковая награда

– Выпросишь, – отрезал Андрей и, повернувшись к Лапшинову, принялся объяснять. – Видите ли, Прокопий Степанович, он привез не ту картину. Хотели о городе, а получилось о революции во Франции, с неприятным эпизодом расстрела крестьян. Ваши односельчане разозлились и побили автора.

Старик кивнул, налил в рюмку сливовой настойки и подошел к Меллеру:

– Выпей, сынок, и не убивайся. Сымешь новую фильму, какие твои годы! А я пойду своих утихомирю… Выпей.

Меллер принял рюмку, проглотил настойку и поблагодарил хозяина. Прокопий Степанович погладил Наума по голове и вышел.

– Налей себе еще рюмку и – спать! – приказал Андрей. – Завтра поговорим.

Дверь отворилась, и в проеме показалось белое лицо Вираковой.

– Не заходи, Надежда, я выйду к тебе, – попросил ее Андрей.

Они прошли в сени и очутились во дворе.

– Не тревожь Наума, ему и без того худо, – сказал Рябинин. – Как там, улеглось?

Виракова тяжело вздохнула:

– Скандал уладили, Самыгин постарался. Там уже песни про хлеба распевают. Замяли. Я-то перепугалась, как бы товарища Наума не прибили. Деревенские парни как кинулись на него, как начали таскать за волосы – ужас! И потом вдогонку на улицу выскочили. Наши-то за ними, а товарища Меллера и след простыл.

У Андрея отлегло от сердца, и он нервно рассмеялся:

– Меллер бегает, что заяц; куда крестьянам угнаться за творческой личностью! Одна Меллерова мысль летит быстрее ветра.

– Он же перепутал пленки, – жалобно проговорила Виракова.

– Не перепутал, а намеренно показал крестьянам «Вандею»! – строго ответил Андрей и усмехнулся. – Только крестьяне ему самому чуть не устроили Жакерию [114].

– Чего? – не поняла Виракова.

– Ничего, пустяки… Ступай в «народный дом», заканчивайте братание и отправляйтесь на покой. Утром – Самыгина ко мне с отчетом. А я пригляжу за жертвой искусства.

* * *

Меллера он застал вдрызг пьяным, уставившимся мутным взглядом на керосиновую лампу под потолком и трагически декламирующего:

– …К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор,
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так долго гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? Веселитесь – он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Меллер перевел дух и хотел было перейти к тому, как «убийца хладнокровно нанес удар» и что «спасенья нет», но Андрей оборвал Меллерову интерпретацию Лермонтова:

– Вот это да! Как же ты успел этак нализаться? – он взглянул на стол. – Выкушал кулацкую сливянку… и водку тоже подобрал. Ну, лихач!

Меллер посмотрел на приятеля:

– А вы, надменные потомки!..

– Будет, не глумись, – пресек его Рябинин. – Поди-ка, братец, в постель.

– Ни за что! – отрезал Наум. – Сегодня пр-ровозглашается Варфоломеевская н-ночь по истреблению тупиц, мироедов, злобных гонителей культуры…

– …И гонимых Меллеров, – смеясь, добавил Андрей.

– Ты – соглашатель! И подкулачник! Бросаю тебе это в лицо, – объявил Меллер.

– Пошли, Наум, – проговорил Андрей, вытаскивая Меллера из-за стола и подхватывая за пояс.

– Ты – жупел реакционеров! – кричал Наум, послушно перебирая ногами.

– Подобное я уже слышал, идем баиньки, – посмеивался Андрей.

Уложив Меллера спать, он вернулся на терраску в поисках выпивки. «Однако творческая сволочь все уничтожила», – угрюмо подумал Рябинин и, вздохнув, отправился в «народный дом».

* * *

Утром бойцы культпохода собрались в обратный путь. На площадь уже прибыли подводы, комсомольцы укладывали свой скарб и рассаживались.

Вдруг на улице показалась толпа. Она приближалась – отъезжающие увидели не меньше сотни вознесенских крестьян. Во главе шагал Прокопий Лапшинов. Культпоходовцы насторожились, но Рябинин приказал им не двигаться и выступил вперед. Толпа, состоявшая из парней, девок и ребятни, остановилась, и Лапшинов громко сказал:

– Друзья и братья наши! Общество села просит у вас извинений за давешнее. Простити нас, бога ради! – Прокопий Степанович поклонился и обнял Андрея.

– Где фильмоделец-то? – шепнул ему на ухо Лапшинов.

– В первой подводе, – с улыбкой кивнул Рябинин.

К телеге, в которой сидел хмурый Меллер, подошли селяне. Они извинялись перед Наумом и просили принять их подарки: яйца, сало, живую птицу, самогон и даже соленые грибы в кадушках. Меллер оттаял и расцвел, глядя на них с улыбкой. Горожане и крестьяне пожелали друг другу здоровья и раскланялись.

Андрей забрался в подводу и бросил Науму:

– Рассказывают, будто каннибалы Таити принесли матросам щедрые дары после того, как съели их командира, капитана Кука… Трогай!

Меллер обиженно фыркнул.

– Пыхти не пыхти, а вечер ты проведешь в обществе моем и Полины, – строго прибавил Андрей. – Будешь с нами гулять и есть мороженое, потому как беспокоюсь я, брат, за твое душевное равновесие.