— Весьма сожалею, мисс Брэнуэлл, но едва ли я смогу дать вам внятное объяснение: мне и самому трудно разобраться в том, что произошло, — все как-то слишком сильно запутанно… Минувшей ночью мне приснился странный сон… Нет, мисс, не спрашивайте меня: я не стану передавать вам его содержания… У меня имеются свои причины, по которым я желаю его скрыть, и одним из моих извиняющих обстоятельств в том, что касается этого вопроса, служит то, что мой сон слишком мрачен. Согласен, это слабый довод, не вполне способный оправдать мою, быть может, излишнюю скрытность, но, видите ли, мисс Брэнуэлл, дело не только в этом…
— В чем же еще, сэр?! — взволнованно спросила его свояченица.
— Мне не раз доводилось слышать о том, что иные сны являют собой тайные небесные знамения. Так вот, мисс Брэнуэлл, я убежден — то, что мне привиделось нынче ночью, имеет самое непосредственное отношение к судьбе каждого члена моей семьи.
— Означают ли ваши слова, что я также принадлежу к сему почетному списку? — мисс Брэнуэлл попыталась улыбнуться, но вместо этого ее лицо отразило лишь горькую гримасу.
— Я ведь сказал: это относится ко всем представителям рода
— Видно, вы плохо знаете меня, сэр, — с жаром возразила Элизабет Брэнуэлл, — а потому не беритесь утверждать ничего подобного. Вы нанесли мне незаслуженное оскорбление, которого, случись это при иных обстоятельствах, я бы вам нипочем не простила… Однако забудем об этом… Лучше поведайте мне, мистер Бронте, какие, собственно, тревоги гнетут ваше сердце.
— Главным образом, все мои тревоги связаны с судьбой моих детей. До сих пор я не придавал особого значения своим сновидениям: я исповедую строгую протестантскую религию и полагаюсь лишь на волю Господа. Никто из нас не избежит той участи, какая уготована нам Его безраздельною властью. Но сейчас мне невыразимо тяжело говорить об этом… Мой последний сон никак нельзя объявить обычным. Все его образы были столь яркими и натуральными, будто бы все это происходило на самом деле.
— Вы и сейчас помните ваш сон со всеми соответствующими подробностями?
— О, да! В памяти моей совершенно ясно и отчетливо встают все детали моего сновидения. Но, как я уже сказал, я не могу и даже не чувствую себя вправе открыть их вам. Стало быть, все, что вам остается — это поверить мне на слово.
— Неужели, любезный сэр, дело обстоит столь серьезно?
— Серьезнее, чем вы можете представить.
— Коли вы отказываетесь изложить свой сон в подробностях, так скажите хотя бы, в чем его основной смысл? В чем именно заключена причина ваших опасений?
— Мисс Брэнуэлл, — изрек Патрик Бронте наисерьезнейшим тоном, — вы, вероятно, должны понимать, сколь обременительную ответственность налагаете на себя своим настойчивым любопытством. То, что вы стремитесь выведать у меня всеми возможными способами, — а я-то знаю — вы всерьез намереваетесь сделать это: ваши возбужденно горящие глаза выдают ваше намерение, и, я уверен, вы нипочем не уйдете, пока не добьетесь своего… Так вот, то, что вы желаете знать, — великая тайна. Поскольку, как мне уже довелось убедиться, вы настроены решительно, я поведаю вам ее сущностный смысл. Но остерегайтесь требовать большего — подобные затеи не приведут ни к чему путному. Вы узнаете ровно столько, сколько я посчитаю нужным вам сообщить — ни словом больше… И, прежде всего, вы должны поклясться на Библии, что сохраните тайну.
— Если и в самом деле все настолько серьезно, сэр, я готова дать такую клятву.
Элизабет Брэнуэлл ненадолго отлучилась и вскоре воротилась со Священной книгой в руках. Клятва была принесена чинно, с безукоризненным соблюдением всех соответствующих ритуалов.
— Ну-ну, мисс Брэнуэлл! — с саркастической насмешкой произнес Патрик Бронте. — Верно, вас прямо-таки распирает от любопытства, коли вы без малейших колебаний согласились дать столь серьезную и ответственную клятву; а ведь для этого требуется достаточно мужества и решительности… Не могу взять в толк одного: к чему вам понадобилась моя тайна? Какой прок вы в ней усматриваете? Я ведь уже говорил: вам нечего опасаться, ведь вы не связаны напрямую с нашим родом… Ну да ладно. Я дал слово посвятить вас в подлинную сущность всей этой невероятной мистики — и я сдержу свое слово…
Пастор на несколько секунд прервал свою пылкую речь, чтобы перевести дыхание, а затем уверенно продолжал: