Роковая тайна сестер Бронте

— Возможно, уничижительные чары проклятия настигнут его позже. Или же они проявятся в иной форме, нежели это случилось по отношению к нам. А может быть — и то и другое вместе. Это известно лишь одному Богу! — печально промолвила Энн. — Но, в любом случае, наш достопочтенный отец обречен. А вот у тебя еще есть шанс противодействовать проклятию — даже несмотря на твою губительную Любовь к месье Эгеру.

— Я не должна допускать в свою жизнь человека, который способен со всем возможным пылом и страстью меня полюбить? — с подлинным огорчением произнесла Шарлотта.

— Вот именно! — категорично ответила Энн. — Твоя Любовь к месье Эгеру — это полпути к свершению приговора; Любовь же к тебе со стороны этого ли господина, либо какого-то другого человека — не важно — станет твоей верной погибелью! А посему умолю тебя, дорогая Шарлотта: избегай любого мужчину, в ком ты заподозришь хотя бы малейший намек опасности для себя. Обещаешь?

— Я всеми силами буду стараться, чтобы своевременно обнаружить и подавить малейшие побеги Любви ко мне в сердце какого бы то ни было мужчины, будь то хоть сам Аполлон Бельведерский!

— Вот и прекрасно, милая Шарлотта! Теперь я спокойна и счастлива! — испытывая явное облегчение, заключила Энн и умиротворенно откинула голову на подушку своей кровати.

Шарлотта же, оставив сестру почивать, в расстроенных чувствах спустилась к мисс Нассей. Изнуренная дальним переездом и утомленная нелегкой беседой, Энн отчаянно нуждалась в отдыхе, и чуткие Шарлотта и Эллен в течение всего оставшегося дня не беспокоили ее разговорами.

…Следующим утром на море поднялся внезапный шторм. Налетевший с востока неистовый ураган гнал к побережью огромные волны, которые со страшным грохотом разбивались о прибрежные скалы; сам же берег был мгновенно залит водой, с бешеным ревом накатывающей на его поверхность. Морская стихия бушевала весь день и всю ночь. Казалось, что вот-вот вся местность Скарборо будет стерта с лица земли.

Лишь к утру следующего дня шторм стих, и буря улеглась. В то же утро, 28 мая, Энн стало значительно хуже. Начался приступ страшного кашля, отнявший у младшей пасторской дочери последние силы. Она лежала в постели, не шелохнувшись — бледная и смиренная. Лишь добрый, проникавший в самую душу взор ее по-прежнему прекрасных, как у газели, глаз сохранял еще свою природную живость.

Все утро Шарлотта провела подле Энн, с невыразимой нежностью и неизбывной тоскою глядя на сестру.

Внезапно у Энн началась агония. Несчастная беспомощно металась на кровати, и из уст ее сквозь зловещие, учащавшиеся с каждым мгновением хрипы обильно хлестала кровь. Однако же стойкой, мужественной «малютке Энн» удалось сохранить ясность мыслей и верность духа до самого конца. Когда ее блуждавший взор уловил неистовый ужас, застывший на лице сестры, Энн Бронте из последних сил, судорожно глотая воздух, сипло прошептала:

— Мужайся, Шарлотта, мужайся…

После этих слов голова младшей из благословенного рода Бронте бессильно упала на подушку, чтобы более не подняться никогда.

Совершенно подавленная горем, Шарлотта не решилась перевезти тело сестры в Гаворт. Кроткую, смиренную Энн Бронте предали земле в Скарборо, вдали от родного города и милых ее сердцу людей.

В стихотворной тетради Шарлотты Бронте появились новые, пронизанные непостижимой отчаянной болью строки:

Я видела, как меркнул взгляд,

Как руки холодом свело;
Ждала, чтоб ласковый закат
Овеял бледное чело,

Чтоб ветер облако унес,

Чтоб солнце скрылось за холмом…
И Вседержителя без слез
Благодарила я потом;

И знала: мне нельзя помочь,

Я чашу выпила до дна.
В грохочущую бурей ночь
Теперь вступаю я одна.[85]

Глава XX. От мрака к свету

После похорон Энн Шарлотта Бронте возвратилась в Гаворт. Теперь опустевший пасторат казался ей чужим, суровым, неприветливым, походящим скорее на мрачную могилу, нежели на людское жилище. Гнетущие мысли о тех, кто ушел навсегда, неотступно преследовали старшую дочь пастора, отравляя ее существование самой мучительной неизбывной тоской. Дни напролет проводила она одна в своей комнате, и перед ее внутренним взором с устрашающей неотвратимостью представал весь леденящий ужас минувших месяцев.