Брови Ирен поднялись, когда она изучала доставшийся ей портрет мадам Рестелл, и я тоже взглянула на него. Это был более давний набросок: мадам Рестелл была изображена в расцвете лет. Волосы, разделенные прямым пробором, падали на уши тугими локонами – как у поэтессы Элизабет Баррет Браунинг или у ее любимого спаниеля Флэша.
В общем-то, довольно приятный портрет, если бы не… Нахмурившись, я изучала нечто вроде герба под рисунком:
– Что символизируют эти крылышки? Меркурия?
Ирен склонилась над листом, всматриваясь в картинку:
– Полагаю, это крылья гигантской летучей мыши, Нелл, а маленький белый предмет в ее когтях – младенец.
– Ой! – Я чуть не выронила рисунок, настолько чудовищным был его смысл.
– В то время ни к одной женщине в Нью-Йорке не питали такой ненависти, как к мадам Рестелл, – заметила Пинк. Напряженная улыбка не красила ее лицо, всегда такое жизнерадостное. – И никого так не любили. Особенно богатые.
– Настоящая загадка, – небрежно произнесла Ирен. – Но я не понимаю, каким образом ее давняя карьера может повлиять на нынешние дела.
– Но это же очевидно, Ирен. Еще как может! Я считаю, что мадам Рестелл была твоей матерью.
Глава сороковая
Нежеланная мать
Рестелл привезли из городской тюрьмы в Нью-Йорке около полудня… На ней были роскошное платье из черного шелка, черная бархатная мантилья с красивой отделкой и белая атласная шляпка с кружевной вуалью. Но она была бледна и встревожена.
– Смехотворно!
После ухода Пинк Ирен выплюнула это слово, как мужчина – ругательство. Она сразу же потянулась к графину с бренди и вынула свой портсигар.
– Пинк мыслит, как Барнум! – бушевала Ирен. – Дальше она объявит, что моя мать – слон Джамбо![70]
Почему бы мне не быть дочерью русалки и осьминога? В самом деле, будь проклят день, когда я решила, что поездка в Америку могла бы…– Могла бы что? Принести пользу мне? Признайся в этом, Ирен! Вы с Годфри решили, что бедняжке Нелл нужно сменить обстановку после… после всего. И ты только посмотри, какой ящик Пандоры ты открыла, напустив на себя множество бед! Я счастлива, что так незначительна и что у меня нет никакого прошлого. Ведь если бы я не была крайне заурядна, меня тоже ожидали бы неприятные сюрпризы.
– Один весьма неприятный сюрприз в этой поездке у тебя уже был, – напомнила Ирен, то отхлебывая бренди из стакана, то затягиваясь сигаретой.
Она была расстроена, но старалась это скрыть. Я же перечисляла свои обиды, сильно их преувеличив, только для того, чтобы отвлечь ее.
Если бы только здесь был Годфри! Меня ужасно огорчало неопределенное прошлое Ирен, ее странное, бессистемное образование. Настораживало и то, что целые годы жизни выпали из ее памяти. Ведь она держала в голове каждую ноту, каждое слово сложных либретто многочисленных опер. Подруга всегда готова была напомнить мне о каких-нибудь моих словах и поступках, которые мне хотелось забыть. Она говорила на нескольких языках. Как же тут поверить, что ее воспоминания о детстве похожи на следы мела от стертой надписи на доске?
Нет! Кто-то определенно хотел, чтобы Ирен забыла свои ранние годы, и это ему удалось. Меня даже дрожь пробрала от такой зловещей мысли.
Впервые в жизни примадонна была поставлена в невыгодное положение, так как слишком мало знала о себе самой. Она оказалась в зависимости от этой юной нахалки, Пинк Кокрейн, расследовавшей ее личную жизнь.
Я глубоко благодарна Ирен и Годфри за их искреннюю заботу о моем благополучии, и хотя они перестарались, я радовалась, что нахожусь здесь, рядом с моей любимой подругой. Никогда еще она так не нуждалась в заботе. Она привыкла заботиться о других и совершенно не умела печься о себе.
Однако забота о других являлась, пусть и недолго, моей профессией, и сейчас я была исполнена решимости воспользоваться своими навыками.
Нельзя допустить, чтобы Пинк причинила вред Ирен.
Как только подруга прибегла к своему обычному успокоительному средству, сигаретам, я начала обдумывать факты, которые мы только что узнали. Очевидно, выводы Пинк неверны.
– Ирен, я ни на минуту не поверила, что ты дочь этой женщины.
– А на каком основании, Нелл?
– На том основании, что все выводы Пинк – всего лишь поиски сенсации для газеты. Однако меня заинтриговал тот факт, что дама в черном посещала вашу театральную среду, когда ты была ребенком. Судя по всем отчетам, она любила детей. Правда, я не понимаю, как это вяжется с тем, что она в той или иной форме препятствовала их рождению.
Мои слова побудили Ирен действовать – на что я и рассчитывала. Больше всего она любила объяснять мне изнанку жизни. Вначале я была шокирована, но со временем стала находить эти сведения интересными.
Примадонна снова взялась за старые газеты, оставленные репортершей.