Роковая женщина

– Что ты наделала? – спросила Ирен.

– А все та девчонка из газеты – ходила, вынюхивала. Ее интересовала только ты! Как мы жили вместе, когда были маленькими артистами, кем были твои родственники. Она, по-видимому, считает тебя важной персоной – только представь! – и думает, будто миру интересна твоя родословная. У моей матери, у нас с сестрой отродясь не было никакой родословной, и у моей пропавшей дочери тоже. Из журнала мадам Рестелл я узнала, кто были ее клиентки. Возможна, одна из них и являлась твоей матерью. Из тех, кто прервал первую беременность, а во второй раз хорошенько подумал, но все равно спрятал ребенка. Те артистки варьете, почему они растили тебя? Почему их никогда не волновал вопрос, откуда ты взялась. Они тоже были матерями! Матерями, так или иначе потерявшими своих детей и никогда не пытавшимися их найти – в отличие от меня. И они удочерили тебя.

Во время путаной речи умирающей Ирен едва заметно передвинулась, так что даже я не сразу это заметила. Она встала между мной и женщиной в ванне. Я вдруг осознала, что вижу только окровавленный голый локоть, а еще прямую спину подруги.

Но я не шелохнулась, поскольку мне было ясно: любое неосторожное движение лишь привлечет к Ирен или ко мне внимание безумной убийцы.

– А ты уничтожила их. – Примадонна произнесла обвинение спокойным тоном, словно речь шла о том, какой сорт чая заварить к завтраку.

– Я? Нет, я никого не убивала, кроме себя. И тебя – перед тем, как умру.

Последовало длительное молчание.

– Почему? – наконец спросила Ирен бесстрастным тоном.

Мина поняла, о чем говорит примадонна:

– Может быть, одна из них родила тебя. Это вполне правдоподобно: старые курицы так носились с тобой, всегда только с тобой! И я решила, что раз у моей дочери никогда не будет матери – той, которая так отчаянно ее хотела и так долго и безуспешно разыскивала, – то было бы ужасно несправедливо, если ты спустя столько лет найдешь свою мать. Эта Нелли Блай вбила себе в голову, что должна помочь тебе в поисках. Уж не знаю, по какой причине. Таким образом, ты частично права.

– Ты убила их. Софи и Саламандру. А может быть, сначала и Абиссинию? Просто из-за того, кем они могли мне приходиться?

– Все не так просто. Они фигурировали в журнале мадам Рестелл в качестве клиенток.

Я попыталась обойти Ирен, но мои юбки зашуршали. Послышался тихий плеск воды; спина примадонны напряглась. Похоже, я оказала ей медвежью услугу. Мне было страшно подумать, что я сделаю, если раздастся выстрел и моя любимая подруга упадет на пол бездыханной. Наверное, что-нибудь безумное.

Вот чем особенно пугало безмятежное безумие женщины в ванне: оно передавалось другим.

– Все они предали детей, убили их в собственном чреве, разве ты не понимаешь? Они не заслуживали того, чтобы жить. Ты шокирована. Разгневана. Ты меня ненавидишь. Но теперь слишком поздно. Что сделано, то сделано. Мертвых не вернуть.

Голос Мины становился все слабее, и я едва могла разобрать слова. Мне тяжело признаваться, но, увы, в моем сердце вспыхнула надежда, что ее скорая смерть неминуема. Если Ирен права, то эта женщина ответственна за гибель ни в чем не повинных людей. Но… я по-прежнему не совсем понимала, каким образом Мина причастна к преступлениям.

– Может быть, твоей матерью была сама мадам Рестелл, – злорадно протянула Мина. – Всегда существует такая возможность. Ты – дочь самой безнравственной женщины Нью-Йорка.

– Нет, – возразила Ирен. Тон был твердым, и я поняла, что ей теперь наплевать на последствия, которые могут вызвать ее неосторожные слова. – Это ты самая безнравственная женщина Нью-Йорка, и этот титул давно тебе принадлежит, хоть ты держишь свои делишки в тайне. Ты заработала его одиннадцать лет назад, когда убила мадам Рестелл.

Глава сорок четвертая Венерин волос

Кровавое окончание кровавой жизни.

Эндрю Комсток, секретарь Общества борьбы с пороком, при закрытии дела Энн Ломан (1879)

Я ничего не могла с собой поделать.

Почти не дыша, я силилась увидеть из-за спины Ирен лицо этого несчастного, порочного создания, медленно умиравшего в ванне, но желавшего захватить с собой на тот свет еще одну невинную душу. Просто потому, что та жива и может дышать, а она уже нет.

И теперь взгляд расширенных глаз был направлен на меня, как и дуло пистолета.

В отличие от Ирен, я имела честь знать имя своей матери: Элис. Она отдала свою жизнь ради того, чтобы я появилась на свет, и мой долг перед матерью неохватен: ведь она принесла такую неслыханную жертву.

Решительно отбросив в сторону подругу, как сноп пшеницы во время жатвы, я выступила вперед. Теперь мы оказались лицом к лицу с женщиной в кровавой ванне, лицом к лицу с ее трагической историей и ее пистолетом.

– Нет! Нет, Нелл! – раздался громкий вопль Ирен. Мощное глубокое сопрано остановило бы даже баса в роли Мефистофеля.

Но я-то была всего лишь шропширской девушкой и дочерью приходского священника, а уж если такая разозлится, с ней шутки плохи.