Роковая женщина

– Я не обращал на подобную ерунду внимания. Пусть о таких вещах беспокоятся женщины. Кстати, была одна…

– Кто?

– Одна… женщина, которая приходила к тебе. Всегда в черном. Вдова? Теперь, когда я ней вспомнил, мне кажется, что она проявляла к тебе интерес.

– И только она?

– Нет, моя дорогая. Ты была прелестна! Все женщины из публики окружали тебя, воркуя, как голубки на крыше или на этих проклятых телеграфных столбах, которых теперь полно на улицах. Конечно, в пору твоего детства не было никаких проводов над головой. Мы заботились о твоей безопасности, не сомневайся. Тебя все обожали.

– Но кто отдал меня вам?

Старик покачал головой:

– Я знаю все, не так ли? Но вот этого я не знаю. Думаю, мне было все равно. – Он улыбнулся своей наивно-мудрой улыбкой. – Ты была даром небесным, к тому же талантливым.

Ирен откинулась на спинку стула, и на лице ее появилось какое-то странное выражение.

– Быть может, именно поэтому я так мало помню.

– Это ты-то не помнишь? Да не было такой мелодии или танцевального па, которое ты не повторила бы в точности с первого же раза!

Лицо примадонны стало печальным.

– Я и сегодня помню обрывки песен. Но, кажется, забыла важные вещи: «почему», «зачем» и даже «кто».

– Гм-м. Не знаю, что посоветовать тому, кто страдает забывчивостью. – И вдруг водянистые голубые глаза Ламара загорелись. – Ага! Малютка Вильгельмина! Она была твоей ровесницей. Ты часто фигурировала в одной афише с ней и ее сестрой-близнецом Уинифред – до того, как серьезно занялась вокалом. Тебе нужно повидаться с Вильгельминой. Ее-то ты помнишь?

Ирен отрицательно покачала головой, не в силах ответить от смущения.

– А я помню, – вмешалась я в разговор. Подруга с изумленным видом повернулась ко мне. – Я заметила эти имена на каких-то афишах, которые мы недавно видели. Там была нарисована молодая женщина с осиной талией, в трико телесного цвета. Полагаю, именно телесного цвета, хотя рисунок, конечно, был черно-белый.

Ирен снова повернулась к Чудо-профессору:

– Она все еще выступает?

– Боже, конечно нет! Случилась какая-то заварушка еще до того, как ты ушла со сцены. Что-то такое, о чем мужчины не знают, а женщины молчат. Но я слышал недавно, что она подцепила очень богатого муженька. Старый Гилфойл, сделавший состояние на товарных вагонах. Теперь живет на углу Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы, как все магнаты, которые ринулись строить особняки в городе. Наверное, она тебя вспомнит, если ты к ней наведаешься. А поскольку вы с ней ровесницы, возможно, подскажет и те вещи, которые я забыл.

– Вильгельмина, а не Уинифред? – уточнила Ирен.

– Да. Теперь она называет себя Миной. Ты же всегда была хорошей актрисой, так что тебе не составит труда притвориться, будто ты хорошо ее помнишь.

– Действительно, – с готовностью подтвердила примадонна. – Особенно если она носит трико телесного цвета.

Ирен как-то непривычно притихла, когда мы возвращались пешком в гостиницу. Я сделала замечание насчет ее молчаливости, но она лишь кивнула.

И только когда показался знакомый фасад отеля «Астор», она заговорила:

– Я роюсь в своей памяти, Нелл, и это все равно что бродить впотьмах по чужому чердаку. Там темно, и в углах затаились какие-то неведомые тени. Я помню свою жизнь в Англии, но ранние годы выпали.

– Когда ты перешла в приличный театр, тебе, естественно, захотелось забыть свои выступления в водевиле.

– Ах, вот как! Теперь ты признаешь существование «приличных театров». А когда мы познакомились, ты была другого мнения, – поддела меня подруга.

– Я только теперь увидела, что такое действительно неприличный театр! По сравнению с варьете оперетты Гилберта и Салливана – верх респектабельности. Меня вовсе не удивляет, что ты забыла немыслимых персонажей, которые окружали тебя все детство и юность. И я не могу себе представить, чтобы мать, достойная так называться, обрекла свое дитя на подобную жизнь.

– И тем не менее я оттуда выбралась… Какой я была, Нелл, когда мы познакомились?

– О, потрясающей! На редкость наблюдательная и стремительная. Модница, защитница угнетенных, милосердная и прекрасно образованная. Я приняла тебя за знатную леди, хотя ты была не богаче меня, а шикарные туалеты сшила сама из обрезков материалов с блошиного рынка.

– Но как же я могла подражать светским леди, если выросла в таком вульгарном окружении?

– Не знаю, Ирен. Наверное, благодаря врожденной интеллигентности. А переезд в Лондон придал твоим манерам блеск.

– Понятно. Значит, я всем обязана Англии.

– Может быть, я тоже оказала какое-то небольшое влияние на тебя за все эти годы.

– А я – на тебя! – парировала она. Глаза Ирен сверкали, как янтарные сережки у нее в ушах. – Это, несомненно, пригодится, когда мы расфуфыримся и нанесем визит миссис Хейвуд Гилфойл. Той, что прежде выступала в Новом театре на Четырнадцатой улице, а ныне обосновалась на Пятой авеню. – Она взяла меня под руку, когда швейцар в ливрее широко распахнул перед нами двери отеля.

– Расфуфыримся? – повторила я слабым голосом. Вряд ли это слово обозначает нечто интеллигентное.