Роковая женщина

– Наверное, тебе подходила работа детектива: ведь ты была умна, как лисичка. И превосходная разносторонняя актриса. Но кто же из тех, кто еще играет на подмостках и был в то время старше тебя (и поэтому должен больше помнить о твоем прошлом), заметил бы ту таинственную женщину в прошлом? Уверяю тебя, что эта бедная «королева Виктория» в трауре обычно не вызывала любопытства в театре. Ведь там было на кого посмотреть: шпагоглотатели и канатоходцы, всякого рода экзотика. Дай-ка подумать. – Поднявшись со своего глубокого кресла, он подошел к бюро и вынул оттуда кипу афиш. – Ах, эти старые времена! Надеюсь, афиши помогут освежить память всемирно известного менталиста. Пропавшие матери не были моей специализацией на сцене.

Он послюнявил палец, как будто собираясь проверить направление ветра, и начал просматривать пожелтевшие афиши:

– Гм-м. Мадам Десото. Нет. Слишком старая. Ага, Мазепа с Манхэттена. Нет, она была наездницей, а те, кто работает с животными, редко замечают людей. Но у нее была такая прекрасная фигура… Жаль, что она каждый день пригибалась к лошадиной шее. А Крошка Долли Дойли в то время была слишком юной, чтобы что-нибудь заметить, особенно тихую даму в черном. Тогда многие носили траур. Когда ты родилась?

– Говорят, в пятьдесят восьмом.

– А к шестьдесят второму ты уже выступала. Как раз в разгар гражданской войны, не так ли? Хотя в Нью-Йорке жизнь продолжалась, многие матери потеряли сына или мужа из-за этого кровавого конфликта на Юге. Я помню сплошной черный цвет в те жестокие годы. Только теперь его стало меньше: эти несчастные женщины сходят в могилу вслед за своими мужчинами.

– Финеас! – с укоризной произнесла Ирен. – Мы пришли сюда не ради урока истории и рассказов о войне. Если бы я стала вести поиски среди женщин, потерявших сыновей и мужей в гражданскую войну, то поседела бы и сама надела черное, как мать Уистлера[52].

Он пожал плечами и продолжил листать афиши.

Я задумалась о гражданской войне в Америке, о которой, конечно, слышала. Однако я понятия не имела о связанном с ней явлении: женщинах в черном, которые прожили в трауре более двух десятилетий и начали уходить только сейчас. Меня поразила мысль, что матерям, воспитавшим детей, грозит опасность их пережить. Наверное, это самая печальная вещь на свете.

Не могла ли та дама в трауре быть одной из этих несчастных, которые потеряли ребенка из-за болезни, или войны, или какого-то несчастного случая, и навещали детей из театральной труппы, у которых не было родителей?

Такая женщина не обязательно была матерью кого-то из малышей. Она просто пыталась таким образом заглушить тоску по умершему ребенку.

– Ах! – Чудо-профессор расплылся в глуповатой улыбке, размахивая какой-то афишей. – Дюймовочка. Ну конечно! Она ушла со сцены, но память у нее, как у слонов! Почти как у меня. И она живет неподалеку отсюда.

Он записал адрес на клочке бумаги – ими была завалена вся комната. Мне подумалось, что его мысли похожи на эти обрывки бумаги, благодаря чему он способен помнить столько пустяков и разрозненных сведений.

– Дюймовочка. – Ирен изучала фигурку маленького сказочного создания в балетной пачке. – Я ее помню!

Мне было понятно ее ликование. Тогда как у меня полно воспоминаний о моих ранних годах в Шропшире, Ирен оказалась каким-то странным образом лишенной подробностей своего детства.

Я привыкла смотреть на подругу как на чудо. Вероятно, так же смотрели на Шерлока Холмса в его окружении. Та Ирен, которую я знала, уверенно чувствовала себя в Лондоне и Париже. Я не сомневалась, что она могла бы стать украшением оперной сцены, если бы всякие мелочные короли и обстоятельства не были против нее. Она обладала непревзойденным голосом и прекрасно владела собой. Когда я перестала перед ней робеть, то начала восхищаться. Я доверяла ей, как никому на свете.

Теперь, когда я прибыла на родину Ирен, меня изумило, как при неясном происхождении и эксцентричных ранних годах ей удалось стать такой великолепной женщиной.

Что-то не так, чувствовала я, и неведомые матери тут ни при чем. А быть может, я упускаю из виду что-то очень важное? И это не в первый раз. Но при всех своих недостатках я, по крайней мере, отличаюсь преданностью.

И вот Ирен снова оказалась на пороге персонажа из своего прошлого. Мы стояли у двери дома, где в меблированных комнатах проживала Дюймовочка.

Палец подруги замер на дверном звонке. Она ни за что не призналась бы, что колеблется. Ирен никогда не колебалась. Это было ее величайшим достоинством и величайшим недостатком.

Я так расхрабрилась, что нажала ее пальцем на звонок.

Она взглянула на меня в изумлении: ведь я почти никогда не проявляла инициативу. По крайней мере, до Трансильвании.

– Не время изображать робкую школьницу, – пояснила я.

– Дело в том, Нелл, что сейчас я ее вспомнила и опасаюсь того, что мы обнаружим. Она была карлицей. Все восторгались ею, когда она была ребенком и юной девушкой. Теперь ей, должно быть, за сорок. Судя по тому, что сказал – и не сказал – Чудо-профессор, она неважно себя чувствует. Мне страшно увидеть, что с ней стало.