Роковой мужчина

– Я не обвиняю тебя, Гита, все это она рассказывала о тебе, и я пытаюсь объяснить, почему у нас сложилось такое предвзятое о тебе мнение. А когда, – как мы думали, – ты опять перешла ей дорогу и заполучила рекламный ролик авиакомпании, это показалось нам последней каплей. И она проделала это так ловко! Говорила, что переживет как-нибудь, что она так за тебя счастлива, что ты это заслужила, и мы…

– …подумали, что я маленькая хитрая сучка, которая захапывала себе то, чего бедной Синди больше всего хотелось, – закончила она за него.

– Да.

– Но ты все равно меня желал, – с отвращением сказала она. – Бедненький.

– Да, – согласился он с горькой иронией в голосе. – Бедненький. И если бы вместо тебя я обратил внимание на любую другую женщину, то…

– …ничего бы не произошло, да?

– Да. Но ты ведь не знала, что ей отчаянно хотелось сняться в том рекламном ролике, верно?

– Не знала. Она вроде бы так обрадовалась за меня, была так довольна. – Со смешком отчаяния Гита воскликнула: – Я, должно быть, совершенно не разбираюсь в людях! Я ни разу не заметила, что не нравлюсь ей. Даже не подозревала, что она так меня не любит. Я действительно думала, что мы друзья. Лучшие подруги. И мне казалось, что она ко мне чувствует то же, что я чувствую к ней…

– Ты не стала говорить полиции, кто это был, – тихо сказал он.

– Нет.

– Почему?

– Потому, что она была моей подругой! – воскликнула Гита. – Потому что мне ужасно больно!

Отвернувшись, она сняла с подставки чайник и отошла к раковине, чтобы наполнить его водой.

– Но она испортила тебе карьеру, пугала тебя, заставила страдать…

– Да, – прошептала Гита, наполнив чайник и ставя его на подставку. – Шестнадцать лет. Шестнадцать лет, с одиннадцатилетнего возраста, она меня обманывала. Сплошная ложь…

– Нет, – мягко сказал он. – Это была обида, которая созрела в ненависть, когда ты…

– …соблазнила мужчину, которого она любила.

– А я даже половины всего не знал… Ни о краске, которой она облила твою машину…

– Машину покрасили заново, – вставила Гита.

– …ни о том продавце пылесосов, который напал на тебя и не хотел уходить, пока ты не позвонила в полицию. Не знал о посылках и письмах, отправленных в «Верлейн». Почему ты мне ничего не сказала?

– Я не думала, что тебе это будет интересно. Мне казалось, что ты сочтешь это полной чепухой. И велишь мне взять себя в руки и не ныть.

– Ты так плохо обо мне думаешь?

– Да. – Повернувшись, она спокойно посмотрела на него. – Когда я нашла тот пакет с фотографиями на столе, ты даже не встревожился из-за меня. Ты не разозлился, не расстроился…

– Нет, Гита, ты ошибаешься. Если бы я нашел его… То есть, я думал, что это «он»… – поправился Генри с хмурой улыбкой, – я бы сломал ему руки. Я попросил Джона примечать всех посторонних, связался с местной полицией…

– Только это был не посторонний. И в округе никто бы не удивился, увидев Синди недалеко от коттеджа, так ведь?

– Конечно. И собаки бы не залаяли.

– И соседи ничего не видели, потому что Синди не была посторонней. Она была моей подругой. Которая мне помогает.

– Да. Она отдала мне негативы, – добавил он. – Я их уничтожил.

– Она их тебе отдала?

– Под давлением, – кивнул он.

Гита ничего не ответила, лишь отвернулась и включила чайник. Она вполне смогла себе представить, как выглядело это давление.

– А когда ты вернулась из Парижа, почему же не сказала мне, что находишься на грани увольнения? Что тебя заменили другой моделью для рекламы новых духов?

– Ты не дал мне возможности рассказать хоть что-то. Ты просто ушел и хлопнул дверью.

– Да. Не только из-за Мэттью, но потому, что сам решил все закончить. Это становилось слишком сложным. Слишком эмоциональным. Но мне тебя не хватало. Я сказал себе, что скоро все забуду, и презирал себя за то, что нуждаюсь в тебе. Но когда я увидел ту фотографию в газете… Прости, Гита… – глядя на ее спину, на шапку темных блестящих волос, извинился он. – Господи, как по-дурацки звучит «прости» – разве этого достаточно?

Выпрямившись так медленно, словно это движение далось ему страшно тяжело, он продолжал с настойчивостью:

– А когда я увидел улыбку триумфа на лице Люсинды, мне стало тошно.

– Не тебе одному. Уходи, Генри. Это все бессмысленно. Я даже не нравлюсь тебе.

– Я тебя не знаю, – поправил он. – Я боролся с самим собой. Меня влекло к тебе, я желал тебя, но мне не хотелось, чтобы ты начала мне нравиться. И порой, когда разум брал верх, я просто не мог поверить, что веду себя, как сексуально озабоченный школьник. Мне тридцать шесть лет, я уравновешен, хорошо образован, отличаюсь завидным здравым смыслом – и тем не менее, я безумно хотел тебя… – Резко замолчав, он невесело усмехнулся. – Хотел тебя? Сказать это – значит, ничего не сказать. Я сходил по тебе с ума, я болел тобою. Но Люсинда сделала все возможное, чтобы отравить меня… Чайник вскипел.

Гита механически выключила чайник и повернулась к Генри лицом.

– Моя мать очень стыдится того, как обошлась с тобой. Ей хочется с тобой увидеться…

– Нет.

Он вздохнул, изучающее посмотрел на ее бледное, измученное лицо.