Роковой портрет

У того же очага, чуть позже, в таком же беспорядочном вечернем разговоре, в тот ли вечер или другой — в перегруженном сознании Гольбейна они уже сливались, — он услышал еще об одном философе, умершем от руки короля, — Боэции, приближенном остготского короля Теодориха. Когда его за измену бросили за решетку, Боэций написал «Утешение философией». Он писал о добре и зле, о славе и судьбе, о страдании и несправедливости и заключал: счастье состоит лишь в ясном созерцании Бога. Но его все равно казнили. Гольбейн запоминал имена.

Пока Маргарита говорила, он смотрел на ее маленькие руки. Она старалась сохранять спокойствие, иногда замолкала и смотрела на кого-либо из спящих детей, которых любила держать на руках, или прижимала ребенка к себе и не отрывала взгляда от огня. Храбрая женщина. Она хотела быть счастливой. Она вовсе не собиралась сложа руки смотреть, как будут вырывать из жизни ее или ее детей. Но выдавали руки. Беспокойные, дерганые, суетливые руки. Обкусанные ногти. Руки дочери, терзаемой мыслью о том, что ее отцу придется разделить судьбу античных философов, перечивших владыкам. Пальцы все время что-то теребили: прядь волос на голове у ребенка, кисть на подушке, колючку из сада. А закончив рассказ о Боэции, она схватилась за книгу, которую специально принесла показать ему, схватилась так крепко, что костяшки на кистях рук побелели.

Он начал накладывать краски на большую деревянную плоскость, которой предстояло стать его картиной. Он знал ее предшественницу так хорошо, что, пока ждал членов семьи, уже сейчас мог по памяти и своим рисункам выполнить большую часть работы. Гольбейн сохранил примерное расположение фигур. Сохранил те же контуры тел и выражения лиц, окружавших Мора, так же мягко смотревших на Маргариту Ропер. Сначала он изменил руки. Новая картина будет штудией рук. Руки — указующие, требовательные, энергичные — создадут длинную диагональ из верхнего левого угла в нижний правый. Неспокойные, дерганые, суетливые руки. Руки, выдающие страх.

Маргарита Ропер держит на коленях открытую книгу, ее нервные пальцы указывают на слова, говорящие о желании попавшего в опалу и вышедшего в отставку Мора посвятить себя науке и молитве. Он выбрал процитированный ею печальный отрывок из «Эдипа» Сенеки. А на другой странице разворота поместил строки об Икаре. Их также нашла ему Маргарита. В этих строках, служивших еще одним печальным комментарием к судьбе Мора, говорилось о суетности тщеславия: «Безумно он стремится к звездам и, опираясь на свои новые члены, пытается взлететь выше птиц. Увы, юноша слишком поверил в свои ненастоящие крылья».

Гольбейн повернул время вспять, к тем дням, когда писал первый портрет семьи. Буквально. На старой картине были изображены часы, но теперь он выделил их, передвинув в самый центр и приоткрыв дверцу, словно она была сломана или нарочно открыта, как будто только что переставляли время. Одна стрелка циферблата остановилась около двенадцати, намекая на то, что день только что закончился. Дабы ни у кого не возникло сомнений, что время отброшено назад, нижнюю гирю маятника он поместил прямо над числом 50 — день рождения Мора, к той дате писалась первая картина. Зрители должны понять: это искривленный взгляд в прошлое, в жизнь, какой она была за несколько лет до «полудня», до «теперь», в отправную точку свалившихся на них бед.

Символически передать падение Мора со времени создания первой картины было несложно. Гольбейн наклонил розу Тюдоров на подвеске цепи бывшего канцлера и нереалистично вывернул s-образные звенья цепи. Кроме того, он придумал другие странные, вызывающие недоумение детали. Они показывали мир, перевернутый с ног на голову: ваза с одной ручкой горлышком вниз; обезьянка, взбирающаяся по юбкам госпожи Алисы.

Фантазия била ключом. Молодой Джон (мягко говоря, не самый умный представитель своего клана) стоя внимательно читает книгу, но у него такой отсутствующий взгляд, как будто он не может понять, о чем в ней идет речь. Затем Гольбейн с улыбкой написал над головой Джона его имя с характерной для молодого человека ошибкой в правописании — «Johannes Morus Thomae Filuis».

А потом в Уэлл-Холл со своими тремя детьми приехала Цецилия. Ее черноволосому Томми исполнилось столько же, сколько и Томми Маргариты. Все дети спали в комнате, куда накидали соломенных тюфяков, и шумно играли в лошадки. Гольбейн вспомнил — Цецилия всегда была близка с Маргаритой Ропер, и, рассмеявшись от удовольствия, обыграл французскую поговорку, что, по его мнению, оценили бы даже утонченные посланники. «Etre dans la manche de quelqu’un» означало «быть близкими друзьями», но буквально переводилось как «быть у кого-нибудь в рукаве». И он перепутал богатую ткань платьев сестер. Они сидели рядом, и у одной рукава были из той же материи, что корсаж другой, и наоборот. Они оценят его внимание к их дружбе.