Роковой портрет

— Мистрис Мег. — Он так обрадовался ей, что не сразу заметил испуганные глаза на мокром от слез лице.

— О… — Она попятилась, намереваясь убежать и явно не желая вступать в разговор. — Я… — И хотела уйти.

Наконец он увидел, в каком она состоянии, и попытался удержать. Бросив блокнот, рванулся вперед и схватил ее обеими руками.

— Вы расстроены. Что случилось? В чем дело? — У нее не было сил бороться. Она ослабла в его руках. Ему казалось, если он отпустит ее, она упадет. Мег смотрела на него с каким-то неземным ужасом в глазах. Зубы стиснуты, словно она боялась, что они застучат. Гольбейн с облегчением понял — она боится не его. — Скажите, — настойчиво повторял он, чуть ли не тряся ее за плечи.

Она всхлипнула, попыталась успокоиться. У нее ничего не получилось, и беспомощные слезы опять потекли по щекам.

— О… ничего, — продолжала всхлипывать она, тщетно стараясь улыбнуться. — Ничего страшного. Это такое потрясение… Я узнала одну тайну… но через минуту все будет в порядке.

При слове «тайна» Гольбейн подумал: «Елизавета». Она поняла — Елизавета любит Джона Клемента. А может, что и похуже.

— Так вы знаете. — Он пытался говорить как можно мягче, а сам уже живо представлял, как набросится на двуличного доктора и даст ему в зубы. Ему понравилась эта мысль.

— Знаю что? — вздрогнув, прошептала она с таким недоумением, что Гольбейн готов был признаться в недоразумении.

Но не сдался. Он так долго ходил с этой мыслью, что уверился в ее истинности и не мог сопротивляться искушению сделать еще одну попытку.

— Ничего, ничего, — торопливо сказал он. — Я ничего не имел в виду. Это просто мой плохой английский, ха-ха! Но… на секунду… мне показалось, будто ваше плохое настроение как-то связано с Елизаветой…

— Елизаветой? — недоуменно повторила она, теряя интерес, и отвела взгляд. Гольбейн видел, что его слова упали в пустоту, и покраснел, так грубо опростоволосившись. — При чем тут Елизавета? — удивленно прошептала она, но ответа и не ждала. Просто выгадывала время, пытаясь побороть свои слезы.

— Тогда селяне? — безнадежно спросил он, но по ее остекленевшему взгляду тут же понял — она и понятия не имеет, о чем он говорит. — Ваш отец и эти люди из Рикменсворта… — буркнул он, но, увидев в ее лице неожиданный холод, умолк.

Она догадалась: это как-то связано с церковной борьбой, но по непонятной причине религиозные вопросы, так занимавшие ее в Лондоне, утратили для нее всякий интерес.

— Мой отец хороший человек, мастер Ганс, — слабо, но твердо ответила она, закрыв глаза. — Не знаю, какие еще сплетни дошли до вас, но он не сделал ничего плохого. — И Мег снова погрузилась в свои мысли, порывисто вдохнула и закрыла глаза. — Сейчас все будет в порядке. — Она взглянула на него, легонько оттолкнув. — Правда, мастер Ганс. Всего несколько минут.

Но Гольбейн не слушал, по крайней мере не послушался. Ему вдруг померещилась что-то куда более важное. Проблеск дикой надежды — а вдруг Джон Клемент вообще отверг Мег, вдруг такое возможно? Возникшая мысль оказалась столь заразительной, что, вместо того чтобы отпустить, он еще сильнее притянул ее к себе, услышал шум ее сердца, почувствовал грудь, теплую спину под руками. Она медленно, как воздух всплывает к поверхности воды, подняла голову, и его лицо невольно склонилось к ней. Он приоткрыл губы, она в ответ…

Мне потребовалось немало времени, чтобы вырваться. Больше, чем нужно. Но в конце концов я все же высвободилась из того клубка, в котором мы вдруг оказались, — предобморочное дыхание, губы, биение сердец, его крупные теплые руки, прижимающие меня к большому плотному телу. Я начала приходить в себя, когда положила дрожащую руку на его голову и поразилась, вместо мягкой темной гривы почувствовав под ладонью грубые, жесткие локоны. А когда Гольбейн сделал полшага назад — он хотел одной рукой обнять меня за плечо, а другой приподнять лицо и заглянуть в глаза, — я увидела большие пальцы с рыжеватыми волосками, сломанными ногтями, почерневшими от угольного карандаша, и поняла — это вовсе не те руки, что имеют право дотрагиваться до меня. Тогда я окончательно опомнилась и убедилась — на своем теле я хотела бы чувствовать только тонкие, изящные руки с длинными пальцами. Руки Джона.