Роковой портрет

На мои вопросы он отвечать не стал. Просто прорычал, что его, дескать, оскорбили. «Если бы у меня был меч, — ревел он, — я бы продырявил их всех». Констебли сказали, то же самое он кричал в кабаке. — Мор замолчал и покосился на Мег. Не дождавшись ответа, он спокойно повел рассказ дальше. — Устраивать побоища в кабаках воспитателю детей лондонского юриста очевидно опасно, потому что одно дело, когда за нож хватается обычный мужчина, а другое дело, когда этот мужчина поминает какой-то мифический королевский меч. — Джон Клемент водил головой из стороны в сторону, как бы возражая, но Мор безжалостно продолжал: — Вот почему я взял его с собой тем летом за границу. И вот почему не разрешал вернуться к тебе до тех пор, пока он не пройдет проверку временем. Он находился в опасности. Я все время боялся — еще одна подобная вспышка дикой ярости, и он погиб. Или ты.

Но теперь у меня есть основания полагать, что он выдержал испытание. Учитывая докторат, то, что он стал членом медицинского колледжа, и неотступное желание в течение всех этих лет жениться на тебе, я действительно верю — он стал тем, кем хотел. Меня можно считать писателем, юристом, государственным деятелем — но самое крупное мое творение, которым я горжусь больше всего, это Джон Клемент, цивилизованный ученый человек, что стоит перед тобой. Вот тот результат, к которому я стремился в жизни, цель, на его достижение потратил так много сил.

Мег все еще смотрела на складку платья между пальцами и не шевелилась. Лишь молчание ясно говорило о том, что она внимательно слушает. Подними она на секунду глаза, Мег увидела бы, как Мор отрицательно качает головой, а Джон Клемент отвечает умоляющим взглядом. Мор тихонько вздохнул и, снова посмотрев на дочь, ласково продолжил:

— Выйдя за него замуж, тебе придется смириться, что у твоего мужа много тайн, он привык с ними жить. Может быть, ему не захочется рассказывать тебе все о прошлом. Но теперь, когда ты все знаешь, я готов поклясться — мне неизвестно ничего, что могло бы послужить препятствием для вашего брака. — Наконец Мег подняла глаза и посмотрела на отца. Джон Клемент, как ни старался, не мог прочитать ее неподвижного взгляда, но его почему-то несколько утешило спокойствие сэра Томаса. — Ты должна понимать, на что идешь. — Мор не испугался ее молчания. — Ты взрослая женщина и осознаешь возможности своего разума. Я не стану тебе мешать, если, зная теперь все, ты скажешь мне, что по-прежнему желаешь этого брака. — Он замолчал. Отец и дочь неотрывно смотрели друг на друга. Джон Клемент ждал, испуганно втягивая воздух. Мег ничего не говорила, не двигалась. — Ну что, Мег? — продолжал Мор, мягко, но неумолимо. — Ты хочешь выйти замуж за такого Джона Клемента?

Молчание. Долгое молчание. Такое долгое, что Джон Клемент услышал пение птиц и заметил пылинки, пляшущие в первых пробивающихся в окно лучах солнца. Мег пронзила его пристальным взглядом. Опять посмотрела на отца. Закрыла лицо руками. Думая, что она сейчас заплачет, Джон Клемент хотел было броситься к ней, но не успел и двинуться, как она снова опустила руки. Встала со стола. Исступленно посмотрела на них обоих и выкрикнула:

— Я не знаю! Я не знаю! Я его не знаю!

И с рыданиями выскочила за дверь, в буйную зелень сада.

Глава 9

Ганс Гольбейн в задумчивости сидел в зеленой тени под шелковицей и, прикрыв глаза, всматривался в приближавшегося к нему Кратцера. Затем вздохнул, поднял карандаш и вернулся к эскизу. Кратцер еще до завтрака хотел обсудить с художником астрономический трактат, который намеревался преподнести в дар королю. Он просил Гольбейна сделать к нему иллюстрации. Но в саду Кратцер встретил своего симпатизирующего лютеранам приятеля грума и, дойдя до Гольбейна, уже кипел негодованием.

— Они схватили селян из Рикменсворта! — воскликнул астроном, выдвинув нижнюю челюсть. — Их собираются повесить.

Рикменсворт находился недалеко от одной из резиденций кардинала Уолси. Лорд-канцлер с мясистым лицом, жадностью до мирской власти и ароматическими шариками, которые он все время нюхал, спасаясь от человеческой вони, стал воплощением всего дурного в церкви и государстве. (Гольбейн считал так же; обычно он смеялся над яростными кратцеровыми обличениями продажности и алчности клириков — люди, которые должны бы презирать материальные блага, жадно вырывают у крестьян последний кусок хлеба и любые крохи светской власти, — но в глубине души соглашался с ним.) Селяне не просто разделяли их неприязнь, но и пошли дальше. Уже несколько дней по Лондону ходили слухи о событиях в Рикменсворте. Его жители направились в приходскую церковь, завернули распятие в просмоленные тряпки и подожгли.

Гольбейн только пожал плечами. Что бы он там ни думал о кардинале, у него не было времени на самоубийственные дурацкие выходки вроде той, что учинили жители Рикменсворта. Ясно, какую цену они заплатят за свое бессмысленное кощунство. Зачем умирать, когда можно жить? Он начал накладывать на эскиз тени и лишь вполуха слушал возбужденного друга.