Роковой портрет

Он откатился, поцеловав меня в нос так же бережно, как я целовала Томми на кухне, и взял мое лицо в ладони. Я уже забыла об отчуждении к нему, ненадолго отравившем меня. Я скучала по Джону те два дня, что он провел в поездке с доктором Батсом. Мне не терпелось рассказать ему обо всем, что случилось.

— В Эссексе, — односложно ответил он, весь перепачканный въехав во двор, когда я спросила, где они были.

Молчаливее обычного, он погрузился в свои мысли и даже не сказал, кого они ездили лечить. А я, сосредоточившись на том, как приступить к рассказу об умершем человеке, его не расспрашивала.

На мгновение, глядя, как его красивые бледно-голубые глаза прищурились от удовольствия, счастливо улыбаясь мне, я забыла обо всем. Я провела пальцем по его спине, любуясь сильными руками, по изящным бровям, скулам, подбородку. Но беспокойство не отпускало. Мне нужно было спросить.

— Джон, — начала я.

— М-м-м? — игриво промычал он, решив, что я собираюсь рассказать ему что-нибудь умилительное про Томми. Потом он, наверное, расскажет мне, что говорил доктор Батс в колледже, и мы вместе будем смеяться. — Я слушаю, — подбодрил он меня.

— Что такое «Скеффингтонова дочурка»? — сжавшись от страха, спросила я.

Характер его внимания резко изменился. Он тоже приподнялся на локте, и взгляд его, хоть он и прижимал меня к себе второй рукой, стал колючим.

— Откуда ты это взяла? — спросил он легко, но серьезно.

Он часто отвечал вопросом на вопрос.

— О… — Я задумалась. — Услышала на улице.

Он посмотрел на меня еще жестче и покачал головой:

— Мег. — В голосе его прозвучал упрек, и я снова почувствовала себя в классной комнате. — Никаких секретов.

И я рассказала ему все, а когда закончила, он перекрестился.

— Как бы я хотел, чтобы это оказалось дурным сном. Как бы я хотел, чтобы ты ничего не знала обо всех этих ужасах. Честно говоря, я и сам не очень хочу про них знать.

Его передернуло.

— Так что же это за дочурка? — упорствовала я.

— Изобретение Леонарда Скеффингтона. Находится в Тауэре. — Он помолчал. — Применяется во время допросов. — Я ждала. Он не хотел продолжать. Он был мыслями где-то далеко; такой взгляд я видела у него только раз, ночью, когда он поведал мне свои тайны, а после опять стал Джоном Клементом, отшучиваясь на все мои попытки выведать что-то о его прошлом. — Знаешь, Мег, мне невероятно трудно об этом говорить. Я просто заболеваю от самой мысли о пытках.

— Но я должна знать; я видела тело, — настаивала я.

Я сама поразилась резкости своего тона, но мне нужно понять. Не глядя на меня, он с неохотой вздохнул.

— Ну хорошо. Железный каркас с отверстиями для рук и ног, крепится на болтах. В него помещают человека и начинают заворачивать болты. Каркас раздавливает конечности и грудь. Ломает кости.

Он говорил сухо, как ученый, явно не пытаясь представить себе, как в реальности ломаются кости, хрустит грудь, сочится кровь.

— Это для еретиков? — так же сухо спросила я.

Их уже несколько недель волокли в Тауэр отовсюду, делая все возможное, стремясь уничтожить литературное подполье, сжигая каждый добытый экземпляр трудов Саймона Фиша и Уильяма Тиндела, трактующих новую ересь. Никто не верил, что главный зачинщик этих крупных облав — король. О нем рассказывали другое. Поговаривали, будто он прочел последнюю запрещенную книгу Тиндела, подсунутую ему Анной Болейн, и заинтересовался ее автором, священником-отщепенцем. Может, Генриху было и наплевать на главную мысль Тиндела (Римская церковь — зло и должна быть уничтожена), но он с сочувствием воспринял убеждение, что клиру не место в политике. Я не знала, Где правда. Но слухи действовали на нервы. Тяжело было видеть узников. Один из них ехал задом наперед на лошади, которую под уздцы вели к Сент-Пол-кросс, а к куртке ему прикололи запрещенные памфлеты. За них его и арестовали. Эдакая ходячая еретическая книга. Пытаясь защититься от комьев навоза и гнилых фруктов, которыми бросали в него уличные мальчишки с Чипсайд, он беспомощно поднимал связанные руки. Улицы города покрывал пепел. Кругом только и рассказывали что про аресты.

— Вот, в общих чертах. — Он не смотрел на меня. — Ты устала? Давай спать.

И, не дожидаясь ответа, Джон задул свечу. В удобной темноте он обнял меня и прижал к груди. Слыша быстрое биение его сердца, я погладила его руку, как будто он был конем, которого мне предстояло объездить. Он пробормотал:

— Обещай мне, Мег.

— Все, что угодно, — прошептала я в ответ, снова убаюканная любовью. — Конечно.