Роковой поцелуй

– Ах да, – вмешалась леди Уэстерби. – Помню, родственники леди Синклер – венецианцы. Венецианцы – очень милые и благородные люди. Правда, я никогда не понимала, почему они решили построить город на воде. Подумать только, как там сыро!

– Не знаю, как насчет сырости… – заметил лорд Уэстерби, с улыбкой глядя на Оливию; его бледное лицо порозовело. – Я бы не возражал против того, чтобы осмотреть старинные развалины и все такое. Палминтер, кажется, только что возил свою молодую жену в Грецию…

В другое время Лукас пожалел бы человека, который так неуклюже и так откровенно говорит о своих намерениях. Кроме того, он знал, что этот милый, хотя и несколько полноватый молодой человек не имеет никаких шансов в глазах Оливии. И все равно он не смог удержаться от ревнивого презрения.

– Там можно подобрать красивые предметы для фамильного имения в Дербишире, – оживленно продолжал Уэстерби, перейдя на рассказ о своих обширных владениях.

Оливия вежливо слушала и улыбалась. Лукасу показалось, что она старательно прячет следы «дикарей Силвердейлов», как пряди волос, которые выбились из модной прически. Он не хотел, чтобы она становилась благонравной и жеманной. Ему хотелось, чтобы она оставалась такой дерзкой, как на Спиннер-стрит. Он хотел, чтобы она хмурилась, глядя на свои списки, и прикалывала их к стенам, а он помогал ей – согревал ей ноги, удовлетворял ее тело и занимал ее разум жизнью.

Она нужна ему.

– Нам не пора уходить, леди Уэстерби? – спросила леди Фелпс.

– Вы не останетесь на второе действие? – удивился Лукас.

– К сожалению, нет, лорд Синклер. Мы обещали быть на званом вечере леди Хейзелмир, правда, леди Уэстерби?

Чез дождался, когда они отойдут подальше, и обратился к Лукасу:

– Подбросили кошку на голубятню! Ты заметил, как жадно на нас смотрели из всех углов? Интересно, что будут говорить после того, как ты представил мисс Силвердейл своего брата? Что ты собираешься делать дальше?

– Во всяком случае, я не собираюсь ничего обсуждать с тобой здесь.

– Намек понят. Здесь слишком людно. А знаешь, что в ней самое притягательное?

– Нет… и что же? – Лукас вздохнул.

– Я понятия не имею, о чем она думает на самом деле. Она абсолютно непроницаема! В ней слишком много слоев. Иногда она сбрасывает верхний слой светской молодой женщины, и под ним мелькает любопытство и смех. Но под ними есть еще слой – и, судя по всему, не один. Как будто ты в зеркальном зале; все время гадаешь, где она настоящая. Ты со мной согласен?

Лукас вынужден был согласиться с братом.

Глава 18

Всякий раз, как Лукасу казалось, что ниже падать уже некуда, оказывалось, что он не прав.

Безусловно, он пал еще ниже, когда решил присоединиться к Ливенам, стоило тем упомянуть, что они должны из вежливости заглянуть на званый вечер к леди Хейзелмир. Он понимал: лучше пойти с Чезом в клуб или вернуться домой. Но и шумный клуб, и тихий Мавзолей казались ему сейчас невыносимыми.

Как бы там ни было, ему совсем не следовало появляться на очередном совершенно безобидном и в высшей степени скучном званом вечере. У него имелось одно важное преимущество перед незадачливыми поклонниками Оливии: он точно знал, где и когда ее можно встретить. Кроме того, он точно знал, что он намерен с ней сделать. Каким бы неподходящим женихом он ни казался для порядочной девушки, он считал, что подходит ей гораздо лучше, чем любой из окруживших ее кавалеров. И как бы пристойно Оливия ни вела себя под неусыпным взором леди Фелпс, она так же не подходит на роль лондонской светской дамы, как Сэм. Лукас перестал ругать себя за то, что допустил очередную оплошность. Он больше не мог думать ни о чем, не связанном с Оливией. Он понял: чувство, которое им владеет, – не просто преходящее, пусть и сильное, влечение и не любопытство, вызванное желанием раскрыть тайны прошлого.

Единственная трудность, о которой упомянул Чез со свойственной ему беспощадной откровенностью, – Лукас понятия не имел, что думает по этому поводу сама Оливия.

Он не сомневался в том, что ее влечет к нему, – в экипаже она высказывалась и вела себя настолько откровенно, что чуть не стала причиной катастрофы. Он не сомневался и в том, что нравится ей, что ей приятно проводить с ним время, что она ему доверяет – до определенной степени. Но хотя подобные мысли льстили его самолюбию, он не знал, питает ли она к нему те же чувства, что и он к ней. Ему трудно было назвать собственное состояние любовью. Ему казалось: как-то неправильно зависеть от чувства, в существовании которого он сомневался всего две недели назад. Тогда он допускал в принципе, что любовь существует, но находится за пределами его способностей. Если то, что так крепко сжало его сердце, разум и пах, и есть любовь, значит, любовь действительно серьезный недуг; понятно, почему поэты уделяют любви столько внимания.

Больше всего остального ему хотелось стать для нее таким же незаменимым, какой Оливия стала для него. А он понятия не имел, нужен ли ей.