Роковой романтизм. Эпоха демонов

Художник, писавший обычно свободными динамичными мазками, отличился здесь «ювелирной отточенностью исполнения». Небольшие мазки в некоторых местах словно сплавлены деликатной кистью, изображение детализировано, и тем не менее картина передает «специфически романтическое восприятие мира»: перед нами, в буквальном смысле, воплощение упоения скоростью. Лошади на полотне не скачут, а буквально парят над землей. Они не касаются копытами твердой поверхности. В картине есть что-то завораживающе мистическое. Куда несут своих всадников эти красивые животные, захваченные стихией свободного порыва? Навстречу гибели или к славе? Человек в седле, словно забывает обо всем, и его жизнь теперь зависит только от скакуна под ним. Это как быстрая и безумная мысль сумасшедшего, мысль, нарушающая все привычные законы логики. Не случайно художник в дальнейшем создаст свой знаменитый цикл «Сумасшедшие», о котором мы поговорим чуть позднее. Психологизм картины явно апеллирует к памяти наших ощущений. Здесь главное — скорость, а в скорости всегда есть нечто особенное, завораживающее. Скорость непривычна, скорость исключительна, как полет, полет нашей души.

Кто только не критиковал картину Теодора Жерико. До «Скачек в Эпсоме» Жерико изображал других лошадей: мускулистых, рвущихся «из всех сухожилий», рельефных, почти скульптурных. А эти лошади кажутся плоскими, горизонтально вытянутыми, будто размазанными по полотну. Художник здесь будто не похож на самого себя: краски значительно более светлые, объемы — плоские, а лошади вообще могут показаться написанными с ошибками. Лишь позднее станет понятно, почему Жерико отказался от анатомической и фотографической точности. Над «Дерби в Эпсоме» насмехались и говорили, что даже дилетанты знают: передние и задние ноги не могут быть при беге одновременно вытянуты в разные стороны, а брюхо коня во время скачек не опускается к земле. Споры в прессе не утихали и после кончины художника. Когда была изобретена фотография, газетчики стали в доказательство неправоты Жерико публиковать кадры, показывающие, что передние конечности при беге выброшены вперед, задние оказываются под брюхом. Но адвокатом картины выступил великий скульптор Огюст Роден. «Мне думается, — писал он, — что все же прав Жерико, а не фотография: его лошади действительно скачут и вот почему: глядя на них, мы видим удар задних ног, посылающих корпус вперед, потом лошадь вытягивается, и, наконец, передние ноги приближаются к земле. Этот ансамбль, поверьте, неточен в совокупности, но он правдив и точен по отношению к каждой его части, рассмотренной в последовательном порядке. И нам важна эта правда, потому что мы ее видим и она нас поражает».

Жерико в одном положении тела своих лошадей совмещает несколько динамических моментов, в долю секунды фиксируемых глазами зрителя и на реальных скачках, поэтому лошади на его «Дерби в Эпсоме» действительно несутся во весь опор. И эта пластически выраженная скорость захватывает нас, как вихрь неожиданно нахлынувших на нас чувств и ассоциаций: «и понесся в невидимом полете циклон трагический в душе» каждого, кто внимательно вглядывается в это прекрасное полотно.

«Плот „Медузы“», 1818–1819

Жерико был негативным духовидцем. Его шедевр, изумительный «Плот „Медузы“», писался не с жизни, а с распада и разложения — с кусков мертвецов, поставлявшихся ему студентами-медиками, с изнуренного туловища и желтушного лица друга, страдавшего заболеванием печени. Даже волны, по которым плывет плот, даже нависающее аркой небо — трупного цвета. Словно вся вселенная целиком стала анатомическим театром. Это то, что Бодлер любил называть «Сатана в бутоне», un Satan en herbe.

Картина стала событием парижского Салона 1819 года. Художник запечатлел здесь событие, которое было еще свежо в памяти французов, — гибель фрегата «Медуза». Корабль затонул во время шторма близ островов Зеленого Мыса в 1816 году. Неопытный и трусливый капитан (получивший должность по протекции) посадил судно на мель и вместе со своими приближенными спасся в шлюпках, бросив на произвол судьбы сто пятьдесят пассажиров и матросов. Спустя тринадцать дней плот с оставшимися в живых пятнадцатью матросами спасло судно «Аргус». История гибели «Медузы» получила широкую огласку. Каждый выпуск газет рисовал все новые и новые душераздирающие подробности. Жерико, обладая пылким воображением, живо представлял себе муки людей, у которых почти не осталось надежды на спасение. Для своей картины он выбрал, пожалуй, самый драматичный момент: измученные люди увидели на горизонте судно и еще не знают, заметят их с него или нет.