Роковой туз

Уордмэну загодя сообщили, что Ревелл выходит из лазарета, и тю-ремщик караулил поэта под дверью. Ревелл немного похудел, даже вро-де бы постарел. Прикрыв ладонью глаза, он посмотрел на тюремщика, бросил: "Прощайте, Уордмэн" и зашагал на восток.

Уордмэн не поверил.

- Вы блефуете, Ревелл! - гаркнул он.

Поэт молча шел вперед.

Уордмэн уже и не помнил, когда в последний раз был так зол. Бо-льше всего ему хотелось броситься вдогонку за Ревеллом и придушить его голыми руками. Но Уордмэн сжал кулаки и напомнил себе, что он - человек разумный, здравомыслящий и милосердный. Как Сторож. Ведь Сторож требовал всего-навсего послушания, и он, Уордмэн, хотел того же. Сторож карал лишь за бессмысленное своеволие, и он, Уордмэн, то-же. Ревелл - антиобщественный элемент, склонный к самоуничтоже-нию, и его следует проучить. Ради него самого и ради блага общества.

- Чего вы хотите добиться? - заорал Уордмэн, прожигая взгля-дом удаляющуюся спину Ревелла и жадно вслушиваясь в безмолвие по-эта. - Я не стану посылать за вами! Сами приползете сюда на карачках!

Он смотрел вслед Ревеллу, пока тот не покинул пределы зоны. По-эт брел, обхватив руками живот и подволакивая ноги, голова его безволь-но поникла. Наконец Уордмэн скрипнул зубами, развернулся и отправил-ся в свой кабинет составлять месячный отчет. Всего две попытки к бегст-ву. Раза два или три за день он подходил к окну. Ревелл полз на четвере-ньках через пустошь, направляясь к деревьям. Под вечер поэт скрылся из виду, но Уордмэн слышал его вопли и лишь с большим трудом смог со-средоточиться на подготовке отчета. В сумерках он снова вышел на ули-цу. Из леса доносились слабые, но непрерывные крики Ревелла. Тюрем-щик застыл, обратившись в слух, сжимая и разжимая кулаки. Он был ис-полнен угрюмой решимости не давать воли состраданию. Ревелла надо проучить ради его же пользы.

Спустя несколько минут к Уордмэну приблизился один из врачей.

- Мистер Уордмэн, его необходимо вернуть.

Начальник тюрьмы кивнул.

- Знаю. Но я должен убедиться, что он усвоил урок.

- Господи, да вы только послушайте! - воскликнул врач.

Лицо Уордмэна омрачилось.

- Ну, ладно, несите его сюда.

Врач отвернулся, и в этот миг крики прекратились. Уордмэн и врач как по команде встрепенулись и прислушались. Ни звука. Врач опроме-тью бросился к лазарету.

Ревелл лежал и орал. Мысль была только одна - о боли и о том, что надо кричать. Время от времени ему удавалось издать особенно гро-мкий вопль, и тогда он выгадывал ничтожную долю секунды и отползал ещё немного дальше от тюрьмы, преодолевая несколько дюймов. За по-следний час Ревелл сумел проползти два с лишним метра. Теперь его голову и правую руку можно было видеть с проложенной через лес проселочной дороги.

На одном уровне сознания существовали только боль и вопли. Но на каком-то другом Ревелла постоянно и неотступно преследовал окру-жающий мир: он видел былинки перед глазами, неподвижный тихий лес, ветви в вышине. И маленький грузовичок, который остановился рядом с ним на дороге.

У человека, вылезшего из кабины и присевшего возле Ревелла на корточки, было морщинистое обветренное лицо. Судя по грубой одежде, он был фермером. Человек тронул Ревелла за плечо и спросил:

- Вы ранены?

- Восток! - крикнул Ревелл. - Восток!

- А вас можно переносить?

- Да! - взвизгнул страдалец. - Восток!

- Отвезу-ка я вас к лекарю.

Когда фермер поднял Ревелла и уложил в кузов грузовика, боль не усилилась. На таком расстоянии от передатчика её величина уже не мог-ла измениться.

Скрутив тряпицу, фермер запихнул её в разинутый рот Ревелла и сказал:

- Сожмите зубами, тогда полегчает.

Ревеллу не полегчало. Но тряпица хотя бы приглушала его крики. И то слава богу: собственные вопли пугали его.

Ревелл пребывал в сознании, когда фермер в сгущающихся сумер-ках внес его в здание, внешне похожее на поместье колониальной поры, но приютившее вполне современную больницу. Поэт видел склонивше-гося над ним врача, чувствовал его руку у себя на лбу, слышал, как врач благодарит фермера. Они наскоро обменялись несколькими словами, по-том фермер ушел, а врач снова склонился над Ревеллом. Это был моло-дой человек в белом халате, с пухлыми щеками и рыжей шевелюрой. Он казался сердитым и напуганным.

- Вы из тюрьмы, верно? - спросил врач.

Ревелл грыз свой кляп и орал, но сумел кивнуть. Точнее, судорож-но дернуть головой. Казалось, кто-то взрезал его подмышки ледяным но-жом, шею будто терли наждаком, суставы выворачивало. Так разделыва-ют крылышко цыпленка за обедом. В желудок словно налили кислоты, а в тело понатыкали иголок, да ещё жгли его паяльной лампой, одновремен-но сдирая кожу, вспарывая бритвой нервы и колотя молотками по мыш-цам. Чьи-то пальцы выдавливали ему глаза. Но эту боль придумал гений, вложивший в её создание все свое умение. Разум продолжал работать, и Ревелл все сознавал. Ему никак не удавалось лишиться чувств, впасть в забытье.

- Иные двуногие - те ещё скоты, - рассудил врач. - Попытаюсь извлечь из вас эту штуку. Не знаю, получится ли: нам не положено разби-раться в механизме её действия. Но попробую.