Роковые иллюзии

«21 июня 1939 года «Соседка» [псевдоним НКВД для обозначения Лилии Эстриной из окружения Троцкого] возвратилась из Америки. В тот же день «Тюльпан» [Зборовский] встретился с ней в присутствии Эльзы и Гершуни [еще двух членов его окружения]. Она рассказала, что «Старик» [Троцкий] прежде всего расспрашивал ее о «Тюльпане». Он сообщил ей, что на «Тюльпана» получен донос, написанный в двух экземплярах: один получен заказным, другой — простым письмом. Автор доноса якобы родственник Люшкова, живет в Сан-Франциско, подписался фамилией «Штейн». Штейн имел якобы свидание с Люшковым, когда тот сбежал в Японию. Люшков передал Штейну ряд данных о работе советской разведки за границей и просил Штейна предупредить «Старика» о том, что среди них сидит предатель по кличке «Марк», ходит в очках и имеет ребенка одного года. До 1938 года «Марк» работал с Николаевым и появился неизвестно откуда. Штейн сообщил, что «Марк» будто бы был членом Польской КП, но это непроверено. Фамилии «Марка» Люшков не помнит. «Марк» был тенью «Сынка» [Лев Седов], сообщал в ГПУ материалы, крал троцкистский архив. Штейн просил «Старика» не доверять никому, кто явится к нему с рекомендациями «Марка»[689].

Штейн просил также, чтобы «Старик» поместил ответ в газете «Socialist Appeal», что «Старик» и сделал, однако автор [письма с предупреждением] не появился.

«Соседка» заявляет, что «Старик» не поверил доносу и считает письмо провокацией ГПУ. Эльза подтвердила, что это провокация ГПУ. «Соседка» сказала, что и на нее имеется донос. Это письмо В[иктора] Сержа, в котором она фигурирует как агент ГПУ»[690].

В ответ на это сообщение Центр сначала решил, что Зборовскому следует написать письмо Троцкому, объяснив предупреждение относительно него злонамеренной клеветой. Однако «Тюльпан» отклонил этот вариант в своем ответе от 15 июля 1939 г. Он утверждал, что это только ухудшит ситуацию, указав, что «ни один член организации» никогда не обвинял его и что Троцкий сам считает данное предупреждение «провокацией». Поскольку Троцкий использовал Эстрину для передачи ему секретных инструкций, он, очевидно, все еще ему доверяет. Кроме того, «„Гроль" [Кривицкий] в своих показаниях относительно агента, затесавшегося в среду троцкистов, не сказал ни слова против него, а только выдвинул обвинения против Сержа». Эльза, которая у Троцкого была «экспертом» по НКВД, сняла с него всякое подозрение и по-прежнему благоприятно отзывалась о нем, писал Зборовский. Рассмотрев эти доводы, Центр согласился, что агент «Тюльпан», должно быть, действительно вне подозрений и что сам Троцкий отмел письмо «Штейна» как провокацию НКВД[691].

Орлов, конечно, ничего не знал об этом, но он больше не предпринимал попытки предупредить Троцкого о надвигающейся угрозе, хотя архивы Центра показывают, что он должен был знать гораздо больше об операциях против Троцкого, чем он предпочел сообщить в своих двух письмах, адресованных на виллу в Койокане. Впоследствии он расскажет ФБР и следователям сенатского подкомитета по внутренней безопасности, что, хотя он и не знал Зборовского, у него были сведения, что тот «получал около 4000 франков в месяц в 1937 году». Ему также приходилось читать некоторые сообщения «Тюльпана» из Парижа[692].

Вполне вероятно, что Орлов, будучи в Москве, мот узнать из досье Зборовского, что тот был завербован в 1933 году агентом НКВД «Б-138» под псевдонимом «Юнкер»[693]. Документы НКВД подводят к предположению, что Орлов знал все о Зборовском. Ясно, что Орлов не сообщил все, что мог бы сообщить о зловещей деятельности «Марка». Но если бы он передал более определенное предупреждение, то рисковал бы тем, что Центр определит его как источник и поймет, что он нарушает условия договора, достигнутого им с помощью шантажа. Первостепенная цель Орлова заключалась, по-видимому, не в том, чтобы спасти Троцкого, но в том, чтобы обеспечить собственное выживание и безопасное будущее для своей жены и больной дочери в Америке.

Вскоре после посещения редакции «Socialist Appeal» Орлов с семьей отправился поездом в Калифорнию. Важно заметить также, что из рассказа Лилии Эстриной Марку Зборовскому НКВД узнал о том, что на письмах Штейна стоял штамп Сан-Франциско, а не Филадельфии, как впоследствии утверждал Орлов в письме в подкомитет по внутренней безопасности от 10 октября 1955 г.[694] Это дает основания предполагать, что Орлов откладывал отправку предупреждения дольше, чем утверждал, потому что он прибыл в Сан-Франциско в начале 1939 года. Затем к концу февраля он с семьей двинулся на юг, в Лос-Анджелес, где им пришлось прожить следующие восемнадцать месяцев.