Роковые иллюзии

Сведения, подтверждающие содержание угрожающего письма Орлова, стали известны и другим его бывшим коллегам на Лубянке. Об этом сообщил Владимир Петров, сотрудник советского посольства в Австралии, бежавший в 1954 году, когда он исполнял там обязанности резидента КГБ. В своем опубликованном отчете Петров вспомнил, как в июле 1938 года, когда он был дежурным шифровальщиком в Центре, из Парижа была получена телеграмма о сенсационном бегстве Орлова. По словам Петрова, там сообщалось, что бежавший генерал предупредил, что если его убьют, то адвокат предаст гласности сведения о «всех его агентах и контактах в Испании, а также описание его важной и в высшей степени секретной работы, выполнявшейся по поручению Советского правительства»[829]. Отчет Петрова должен был насторожить ФБР относительно истинного характера успешного шантажа Орловым Сталина, хотя Петров явно поддался искушению приукрасить действительность. В досье Орлова не содержится подобных телеграмм, а только написанные от руки письма, в которых сообщалось о том, как была реорганизована резидентура после его исчезновения. Не мог также Петров получить доступ к письму с угрозой разоблачения, адресованному лично Ежову. Возможно, однако, что Петров узнал о его содержании из весьма неопределенных слухов, передававшихся шепотом в коридорах Лубянки.

У КГБ, несмотря на пересмотр дела Орлова в 1955 году, не могло быть абсолютной уверенности в лояльности Орлова, пока не удалось побеседовать с ним лично. Каждый раз, когда он давал показания перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности, в КГБ неизбежно возникало некоторое беспокойство. Несмотря на то что протоколы допроса Орлова в ЦРУ не были раскрыты, его ответы на вопросы в 1965 году для французской службы безопасности и информация, полученная от тех, кто допрашивал его, указывают, что он никоим образом не выдал свои самые важные секреты.

Как показывает досье Орлова в ФБР, Гувер не подпускал ЦРУ близко к этому делу примерно до конца 1956 года. Сотрудники управления, которые затем беседовали с ним, не делали секрета из того, что их шансам получить информацию от Орлова был нанесен серьезный ущерб беспардонным обращением с ним следователями ФБР. Это и явилось причиной враждебности Орлова. Поэтому сотрудники контрразведки ЦРУ начали работу с Орловым в самых для себя неблагоприятных условиях. В течение последующих лет они пытались устранить недоверие с его стороны и наладить доверительные отношения. Однако им так и не удалось добиться от него сотрудничества и информации, которую, как они подозревали, Орлов утаивал. С самого начала сотрудники ЦРУ обнаружили, что имеют дело с весьма сложной личностью, чье чувство преданности делу революции и своим агентам всегда скрывалось за его глубокой преданностью жене и памяти умершей дочери.

«Возможно, у него сохранилась лояльность по отношению к своим друзьям и коллегам, которых он все еще боялся поставить под угрозу и в 70-х годах, — отмечал один из сотрудников ЦРУ, который поддерживал самую тесную связь с бывшим генералом. — Возможно, после того, что случилось с Кривицким, он опасался за свою жизнь, если раскроет некоторые из своих шкатулок с секретами. Кто знает».

Вспоминая одну беседу с Орловым под конец его жизни, этот сотрудник ЦРУ, по его словам, узнал, наконец, что псевдоним Орлова был «Швед». Вспоминая период пребывания в Испании, генерал припомнил также, что встретился со своим близким другом, резидентом НКВД в Париже, псевдоним которого был «Фин». По словам Орлова, «Фин», настоящее имя которого он не назвал, рассказал ему об одном советском агенте в окружении Франко, который был британским журналистом и немного заикался. Сотруднику ЦРУ показалось, что Орлов намекал на то, что он знал Филби, который к тому времени уже находился в Москве. Об этом можно было узнать по заголовкам газет за 1963 год, в которых говорилось о его побеге из Бейрута. Это был единственный намек, который когда-либо сделал Орлов американцам о том, что он знал кого-то из членов кембриджской сети.

«Кто знает, — глубокомысленно заметил сотрудник ЦРУ, поддерживавший связь с Орловым. — Были темы, которые он обходил молчанием»[830].