Роксолана

– Потому что, думаю, уже и евреи домой ко мне с насмешками ходят… И говорю им: «Не совестно вам, старым почтенным людям, насмехаться над бедной вдовой, которая и без того от горя не видит, куда идет?»

– А они что?

– Тогда один из них говорит: «Ну, ну, это вы, пани, перемудрили. Что ж вы, думаете, у нас других дел нет, как из самого Перемышля сюда специально ехать, чтобы над вами насмехаться… Хорош гешефт, нечего сказать!» От этих слов я опомнилась и говорю им: «Не удивляйтесь, панове, что я так вам ответила, уж простите меня, потому что всякие люди мне этим так докучают, что и сама не знаю, что говорю». А они тогда: «Мы на этом ничего не потеряли, нечего и прощать. Да вы нас и не обидели. Только выслушайте нас до конца, мы за это с вас ничего не требуем».

– Да хоть бы и потребовали, все равно с меня взять нечего, потому что ничего не имею, – говорю.

– Да мы знаем, – говорят. – Откуда у вдовы честного священника имения? Все нам известно, люди рассказали.

Я перевела дух – значит, денег не потребуют, и спрашиваю:

– А говорили эти ваши знакомые купцы с моей дочкой?

А они отвечают:

– Вы думаете, к ней так легко подступиться, как к вам? Тут все просто: только калитку в плетне открой и, если пса поблизости нету, иди себе к кухне и спрашивай, есть ли кто дома. Ну, а если б там так было, так половина наших евреев из Львова, из Рогатина, из Перемышля и Самбора не только поговорили б с вашей дочкой, но и не один добрый гешефт могли бы там иметь. Такой гешефт – чистый мед! Но там вместо плетня высокие стены, вместо калитки железные ворота, а вместо пса войско стоит и с места не тронется! И если б такой, головой ушибленный, нашелся и стал бы крутиться у тех ворот, ему бы так всыпали, что он бы ни у кого больше не стал бы спрашивать: дома он или нет.

– Чего же вы от меня хотите? – спрашиваю. А сама думаю, что если это и в самом деле ты, Настуся, то туго тебе там приходится. Они же говорят:

– Постепенно, пани, сейчас все узнаете. Все вам скажем. За тем и пришли. А чего не спрашиваете, как ваша дочка выглядит? Уже по одному тому сможете догадаться, видели ее наши или нет.

– Ну, и как же она выглядит? – говорю.

– Файная, пани, ох и файная! Светлая, золотые волосы, синие очи, продолговатое лицо, руки маленькие, как у ребенка, и доброе сердце имеет: если едет по городу, ни одного бедного без подаяния не оставит, даже наших, хоть и вера у нас разная.

– Сама раздает милостыню? – спрашиваю.

– Вы бы хотели, чтобы она выходила из кареты и раздавала деньги? Ну-ну. Там уже много таких при ней, что раздают и держат при себе, что раздать. И если б она остановилась или ехала не так-таки борзо, то турки или не турки, а весь бы народ сбежался: тот за подаянием, тот за справедливостью, тот челом бить. И так ее карету письмами забрасывают, будто снег прошел. А слуги ее, – говорит, – все письма собирают, поскольку им так приказано.

– И что же она с этими письмами делает? – спрашиваю.

– Что делает? Сама она ничего не делает, потому что при ней есть такие, которые делают. Самое паршивенькое письмо, даже порванное, – говорит, – читают, рассматривают и каждое дело потом разбирают. И виноватого потом из-под земли добудут, – говорит, – а невинному помогут.

– Ну, а если виноватый сбежит в чужой край? – спрашиваю.

– А вы думаете, – говорит, – у султана послов нет? И куда турецкий посол ни приедет, вокруг него все скачут, как, к примеру, мы, евреи, вокруг своего раввина. И даже еще хуже, – говорит, – потому что мы своего раввина уважаем, а турецкого посла в других краях как огня боятся.

– А чего его так уж бояться? – спрашиваю. Но и сама уже боюсь.

А купец говорит:

– Вы как ребенок спрашиваете. Да разве нечего бояться, если за тем послом, если ему кто не угодил, турецкое войско идет, и тяжелые пушки везет, и города разбивает, и села огню предает, и все берет. А янычары, думаете, на посиделки сюда ходят?

– Так это моя дочка, – спрашиваю, – такое слово имеет?

– Слово, говорите? Она силу имеет, какой еще свет не видывал, – говорит. – Что хочет, то и делает.

– Ну, а если ее муж, – спрашиваю, – другого хочет?

А еврей говорит:

– Так ведь он-таки того же хочет, что и она, и об этом все, кого ни спроси, знают. Будто вы не понимаете, как такое бывает.

– Ну, – говорю им, – не одна моя дочка может выглядеть так, как вы сказали.

А они отвечают:

– О, разумные слова, пани! Вот потому-то мы к вам и приехали, чтобы вы могли точно сказать, ваша это дочка или не ваша.

А я им на это говорю:

– Как же я могу вам отсюда сказать, сидит там моя дочка или не моя?

А они на это:

– Опять разумное слово, пани! Отсюда и родная мать не может узнать. Просто надо туда поехать и посмотреть.

– Туда?! – аж вскрикнула я. – Да за какие средства? Тут немалые суммы нужны, чтобы в такие далекие края добраться! Да и уверенности нет. Разве мало красивых да холеных девчат на свете? И почему такое должно было выпасть моей дочке, а не другой? Ладно, если б какого-нибудь честного человека встретила, а тут сам Великий Султан!..

Говорю так, а сама думаю: «Бог всемогущий всем правит. Кто знает, что может случиться?»

А евреи говорят: