Роксолана

– А я все молилась Богу, вставая и ложась, чтобы он послал тебе, доченька, добрую долю. Только вижу я, что посреди всего этого добра у тебя какая-то тяжесть на душе. Вижу, вижу. Сердцем чувствую. И твой покойный отец молился за тебя до самой своей смерти… – На этих словах мать снова заплакала.

При известии о смерти отца Настуся не смогла вымолвить ни слова. Уронила слезу и помянула Бога. А когда обе выплакались, спросила:

– Как же вы, матушка, отважились одни пуститься в такую дальнюю дорогу? И как добрались сюда? И кто вам сказал, где я и что со мной случилось? Ведь я не раз уже посылала верных людей с большими деньгами, чтобы принесли мне хоть весточку от родных. Возвращались и говорили: и следа не смогли найти.

– А вот как оно было. Сразу после набега мы с отцом расхворались от тоски по тебе, потому что думали – никогда уже не видать нам тебя на этом свете. А отец так и не увидел, бедный… Степан, жених твой, разыскивал тебя больше двух лет. Ездил куда-то, расспрашивал, допытывался. Все напрасно. И нам в то время помогал. А потом женился, и все кончилось.

– А на ком?

– На Ирине, подружке твоей. Вместе они из полона бежали, тогда и познакомились. Правда, он еще долго верность тебе хранил, не сразу за другой побежал. А отец наш хворал уже не переставая. Приход отдали другому священнику, а мне с ним, с больным, пришлось уехать к родне на Самборщину. Горько нам жилось. В одном Бог его миловал – не мучался долго. И на смертном одре тебя вспоминал. Уж тогда я совсем одна осталась…

Мать снова заплакала и продолжала:

– А потом стали приходить удивительные вести о тебе и твоей доле.

– Куда? Даже на Самборщину?

– На Самборщину, а как же.

– И что же рассказывали?

– Да такое плели люди, что и повторить нельзя. Может, расскажу когда-нибудь. Наконец, чую, насмехаться надо мной, дочка, начинают. Старая попадья, говорят, турецкого цесаря зятем имеет, а сама в драных опорках ходит… Зло смеялись надо мной. Натерпелась я от людских языков, Настуся, и решила – хватит. И Бог всемогущий, дочка, привел меня аж сюда, через такие края, и горы, и воды, что не всякий мужчина сумел бы дойти! А я, бедная слабая женщина, добралась с помощью Божьей…

– А вы, мама, и в самом деле верили, что зятем турецкого цесаря имеете?

– Ну как же в такое диво поверить можно, доня моя! Я уже и в дорогу собралась к тебе, и все равно не верила. И только как увидела тебя в золотой карете, а турецкое войско – вокруг, только тогда и подумала: а, может, и правда! Но все равно уверена не была, а ну как, думаю, ты за какого-нибудь генерала вышла, что служит при самом султане. Только теперь верю, как от тебя услышала. Да и то мне все вокруг сном кажется… Чудо Господне, да и только! И не без причины оно, это чудо, доченька, – посылает тебе Божья мудрость великое испытание.

– И как же вы, мама, решились в такую дорогу, через столько чужих земель пуститься? И с кем вы сюда добирались, и на какие деньги?

– А было это вот как. Смеются надо мною люди, хоть шапку себе из тех насмешек шей. Уже и малые дети вслед кричат: «Цесарская теща идет!» Молчу, не отвечаю ни словечка. Только Бога помяну, вздохну, и ему свои мучения поверю. Но однажды, в воскресенье это было, сижу я после службы Божьей у свояков, что меня приютили. Смотрю – а в окно видно, как двое старых евреев входят на подворье. Должно быть, купцы какие-то, думаю. И представить не могу, что они – ко мне. Ведь что у меня купишь? Разве что печаль да старость одинокую, которая уже передо мною…

– Мама! Да вы же еще совсем не старая, только печаль вас иссушила. Оживете рядом со мной, в добре и достатке. И мне с вами легче и веселее будет. Как же я рада, что Бог всемогущий прислал мне вас!

– Да и я, доченька, до самой смерти буду благодарить Бога за эту великую милость… Ну вот, говорю, и в мыслях у меня нет, что купцы эти ко мне явились. И вдруг зовут меня домашние. «Эти купцы, – говорят, – вас хотят видеть». Я, понятно, испугалась, думаю: вдруг твой покойный отец, царство ему небесное, долг какой оставил и мне не сказал? Иду ни жива ни мертва. Выхожу к ним, прошу их садиться, а сама прямо трясусь от страха: ну как сто золотых потребуют, думаю. И где я, нищая, возьму им столько?

– И как же они начали?

– Сели, глянули один на другого, и старший из них приступает: «Мы к вам с одним делом, пани…» Ну, думаю, точно речь о деньгах. Еле вымолвила: «Прошу вас, говорите!» А он вот как сказал: «Вы уже, наверно, слышали, что ваша дочь жива и стала в Турции знатной госпожой». – «Да слышала, – отвечаю, – всякое говорят люди, а Бог один знает наверно, где она и что с ней сталось, да и есть ли она еще на свете». И слезы выступили у меня на глазах.

– А они что?

– А другой говорит: «Наши еврейские купцы из Львова были там, где теперь находится ваша дочь. И видели ее своими глазами: как выезжает из дворца, и запряжка у нее шестеркой, и в золоченой-таки карете!» А я как расплачусь навзрыд!

– Да почему же, мамочка?