Роксолана

Даже казнь великого визиря Ахмеда-паши не вызвала такого изумления, как этот поступок султанши Эль Хуррем. В серале словно пожар вспыхнул! Заговорили вслух об оскорблении достоинства супруги падишаха. Перепуганный кизляр-ага уведомил о случившемся самого султана. А под вечер были приглашены к владыке Кемаль-паша и Пашкепри-заде.

Султан велел им присесть на диван и долго молчал, не зная, как и с чего начать. Наконец произнес:

– Вы, должно быть, догадываетесь, по какому делу я вас призвал?

– Да, государь, кажется, догадываемся, – отвечал Кемаль-паша.

– И что вы скажете об этом? Бывало ли подобное в султанском роду?

– В очень давние времена, государь, твоя мудрая прапрабабка, жена султана Эртогрула, сама доила кобылиц для своих детей и сама варила и пекла на кухне. Так что в том, что делает султанша Эль Хуррем, нет ни малейшего унижения, – отвечал Кемаль-паша. А Пашкепри-заде, словно эхо, повторил его слова.

Султан вздохнул. Ибо знал по опыту, как трудно бороться с суевериями и привычками людских мыслей и глаз. Иной раз легче взять штурмом могучую крепость, чем переломить людские предрассудки, если не на что опереться в прошлом.

И вскоре во всех мечетях Стамбула стали хатибы славить супругу султана Эртогрула и ставить ее в пример всем женам правоверных. А возмущение поведением молодой султанши, которое уже вскипало и готово было выплеснуться через край, начало мало-помалу превращаться в удивление и почтение. Ибо изменчивы настроения всякого народа, изменчивее, чем волны на просторах морей. И благословенны те, кто противопоставляет свои мысли и дела молве, если делают это в сознании своей правоты и в согласии с законами Божьими.

Только теперь султанша Эль Хуррем смогла без внутреннего трепета представить себе своего сына на престоле падишахов. И это ослепительное видение потрясло ее до основания. Потрясло так, что кровь приливала к лицу и застилала глаза багровой пеленой.

Но что делать с первенцем Сулеймана от другой женщины?.. Чутье подсказывало: высочайший хранитель законов державы в этом деле не уступит ей ни шагу, как уступал в других делах. И сама она знала непреложный и вечный закон, священный для всех Османов и всех мусульман от края и до края громадной державы султана Сулеймана, наместника Пророка на земле.

Словно жгучая искра запала в сердце султанши Эль Хуррем. Запала и жгла, и горела, и щемила, и временами вспыхивала ярким огнем. И тогда Хуррем припадала к колыбели сына Селима…

И качала его, и пеленала, и в белом муслине спать укладывала, и в ясные глазки заглядывала, и маленькие ручки целовала. И страшное дело задумала – над золотой колыбелькой, в которой счастливо улыбалось дитя, в прекрасном покое, в мраморном дворце, в султанском саду над морем, над Рогом Золотым, что весь кипел жизнью и сверкал под синим небом в лучах Божьего солнца.

Ибо свободную волю дал Господь человеку – для добра и зла. А кто не сможет с самого начала противиться злу, того захватит оно, как пламя захватывает дым. И тогда неудержимо начинает созревать плод помыслов людских, как буря зреет в недрах темной тучи.

6

На следующий день после того, как утопили в Босфоре евнуха Хасана, встретились улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша в преддверии Айя-Софии, величайшей мечети Цареграда.

Первым начал Мухиэддин-мудеррис:

– Правда ли, о друг мой, что ты вместе с Пашкепри-заде побывал у султана Сулеймана – да живет он вечно! – и что вы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула?

– Это правда, о друг мой, что я с Пашкепри-заде был у султана Сулеймана – да живет он вечно! – но неправда, что мы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула. Потому что открыл мне ее Пашкепри-заде, а уже я открыл ее султану.

– Да будет благословенно имя Аллаха! Может, вся эта смута закончится вместе со смертью Ахмеда-паши и одного евнуха!..

– Может, и закончится.

Так думали улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша. И оба ошибались.

Немного дней минуло, как из квартала вельмож до стражи сераля и казарм янычаров донеслась тревожная весть: подстрекаемая кем-то толпа осаждает дворец казненного Ахмеда-паши и уже проломила ограду.

Без промедления туда были направлены отряды янычаров и сипахи. Но как ни спешили они, воспрепятствовать захвату особняка им не удалось. Начальник янычаров, отдавший приказ солдатам сдерживать толпу, пал, тяжело раненный камнями, а воинские подразделения остались на месте, ничего не предпринимая и только слушая крики толпы, призывавшей стереть с лица земли гнездо и род того, кто вознамерился похитить сына падишаха.

На глазах у воинов роскошный дворец Ахмеда-паши был разгромлен со всеми прилегающими постройками, а его жен и детей обезумевшая толпа выволокла оттуда и стала, избивая, таскать по улицам Стамбула за волосы.

Султана в тот день не было в Цареграде. Но, едва вернувшись, он призвал к себе Касыма, воинского коменданта Стамбула, друга детства, которому безоговорочно доверял и к которому был сердечно привязан.

– Что случилось в мое отсутствие? – спросил султан.

– Уничтожен дворец Ахмеда-паши. Его жены и дети изранены.

– Кто это сделал?