Роксолана. Страсти в гареме

Ничто на свете не может затеряться, только порой бывает трудно его найти. Вот так сохранился в людской сумятице Топкапы евнух Кучук, тот самый жалкий поваренок, которого двадцать лет назад поймали на Босфоре с крадеными баранами и поставили ночью перед беспощадными глазами великого визиря Ибрагима. Давно уже исчезла даже память о некогда всемогущем греке, сколько погибло людей прекрасных, ценных, благородных, разрушались города, порабощались целые земли, уничтожались государства большие и малые, а этот жалкий людской огрызок не затерялся и не растерялся, не исчез, не стал жертвой жестокости, царившей повсюду, а, как и прежде, жил в недрах султанского дворца, пережил все, выжил, как червяк в яблоке, держался крепко, как клещ в овечьей шерсти. Сказать, что Кучук выжил, – не сказать ничего. Если бы воскрес Ибрагим, свидетель величайшей покорности и униженности Кучука, он никогда бы не узнал того маленького замызганного евнуха в нынешнем поваре великого визиря, холеном, обмотанном шелками, вычищенном и надушенном, будто султанская одалиска. Теперь в запутанной иерархии султанских кухонь над Кучуком стояли только мюшерифы – вельможные надзиратели этих сладких адов и блюстители султанского здоровья. Все остальное было ниже Кучука, подчинялось ему, прислуживало, послушно выполняло его веления, капризы и пожелания. Будто настоящий паша, степенно ходил Кучук между своими подчиненными, поучал, какими должны быть те, кто готовит пищу для высочайших особ империи, – чистыми и опрятными, с головами бритыми, руками вымытыми, ногтями остриженными, трезвыми, не сварливыми, покорными, быстрыми, рачительными, хорошо знать вкус, потребности всех тех, кто выше. Еда для человека то же самое, что и речь. Словом можешь пробиться сквозь крепчайшие стены, куда не пробьется никакое войско, точно так же через желудок можно добраться до сердца даже такого человека, который и сам не знает, что у него есть сердце. Коржик с медом может сделать ласковым даже янычара. Кучук благодарил случай, который привел его на султанские кухни и там оставил, а еще благодарен он был той случайной ночи, которая началась когда-то для него смертельным ужасом, но обернулась неожиданной тайной властью над всем, что видел и слышал.

Тогда он перепугался неистовости Ибрагима. Когда же его отпустили, когда оглянулся он вокруг, а потом, после смерти великого визиря, оглянулся еще раз, то понял, что в этом жестоком мире могут выжить, уцелеть только люди неистовые. Повсюду идет ожесточенная, смертельная борьба: между Богом и дьяволом, между мужем и женой, между властителями и подчиненными, между благородным и подлым – и всюду побежденные, поверженные, уничтоженные, растоптанные, а над ними те, кто умеет урвать для себя, кто умеет кусаться, бить и идти по трупам, торжествовать победу.

Кучук понимал, что никогда не сможет быть победителем. Но жертвой он тоже не хотел быть, тем более что ему казалось, будто он стоит у истоков жизни, если считать, что жизнь в самом деле начинается у котлов, в которых варится плов.

Так что же оставалось делать этому ничтожному человеку? Снова пришел на помощь случай, подсказавший: держаться середины, быть ни тем, ни другим, стать пристальным наблюдателем ожесточенной борьбы, что идет вокруг, прислушиваться, выслеживать, улавливать самое сокровенное, упорно собирать, как собирает пчела нектар, и нести своему повелителю. Великий визирь Ибрагим сказал в памятную ночь: выслеживать султанскую любимицу Хуррем и все о ней – в его собственные уши.

У Кучука в ту ночь не было выбора. Либо соглашаться, либо смерть. Если бы не тот несчастный случай, который поставил жалкого раба перед всемогущим садразамом, Кучук так и прожил бы в своей рабской незаметности, не причиняя никому ни добра, ни зла. Но речь шла о его собственной жизни. Никого нельзя упрекать в нелюбви к виселице. У таких, как Кучук, в жизни не было другой цели, кроме самосохранения. Потому они легко прощают тем, кто обижает их, точно так же, как забывают о добродетели. Такие рабы не бывают ни мстительными, ни благодарными. Они равнодушные, никакие. Если бы Кучука спросили, любит ли он султана и султаншу, он поклялся бы Аллахом, что любит их больше, чем всех остальных людей и даже весь мир. Одновременно собственный мизинец на ноге Кучук любил больше, чем всех султанов бывших и будущих. Ненавидел ли он Роксолану? Смешной вопрос. Почему бы он должен был ее ненавидеть? Тем более что была тогда почти такой же рабыней, как и он сам. Ну, правда, стояла ближе к султану. Может, помнила свое происхождение лучше, чем Кучук, который не знал о себе ничего, кроме смутных воспоминаний о какой-то далекой земле, и об овцах и горах, и о колокольчике в овечьей отаре «тронь-тронь», даже за душу берет, и море бьется о скалы, размывает берега, и сыплются камни, и пыль стоит водяная и каменная. Вот и все. Еще помнил боль. Как сжалось когда-то сердце от боли, так уже и не отпускало. Но при чем здесь Роксолана? Ее вины в его несчастье не было никакой.