Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Нет необходимости много говорить о мотиве смакования пыток в романах Флеминга. Стоит лишь вспомнить те страницы «Интимных дневников» («Journaux intimes») Шарля Бодлера, где он пишет об эротическом потенциале мучений. Нет, наверное, необходимости и вновь говорить о сходстве образов Голдфингера, Блофелда, мистера Бига, доктора Ноу – и образов различных сверхчеловеков в массовой литературе. Но не стоит забывать, что и у самого Бонда есть общие с ними черты. Здесь уместно сравнить описания нашего героя – его жесткую улыбку, суровое и красивое лицо, шрам на щеке, непокорную прядь волос, спадающую на лоб, вкус к роскоши – с описанием байронического персонажа, сотворенного Полем Февалем[347] в «Les mystères de Londres»:

«Это был человек лет тридцати (по крайней мере на вид), выше среднего роста, элегантный и аристократичный… Его лицо представляло собой характерный тип красоты: высокий лоб, широкий и без морщин, но пересеченный бледным шрамом, который был почти незаметен… Его глаза, скрытые опущенными веками, нельзя было увидеть, но угадывалась мощь их взгляда… Девушкам он снился – с задумчивыми глазами, с рассеченным лбом, с орлиным носом, с улыбкой дьявольской, но и божественной… Это был человек чувственный, способный одновременно и на добро и на зло; щедрый по своему характеру, по природе восторженный, он мог порой быть и скупым, мог быть расчетливо холодным – и продать весь мир ради своего удовольствия… Вся Европа восторгалась его восточным великолепием; все знали, что он тратил четыре миллиона каждый сезон…»

Аналогия тревожащая, но и не требующая филологического подтверждения: подобные образы рассыпаны на сотнях страниц литературы первого и второго разбора; и в конце концов целое течение в британском декадансе могло продемонстрировать Флемингу прославление и падшего ангела, и чудовищного мучителя, и vice anglais[348]. Оскар Уайльд, доступный любому образованному джентльмену, мог предложить голову Иоанна Крестителя на блюде в качества образца для большой серой головы мистера Бига над поверхностью воды. Что же касается Солитэр, которая – в купе поезда – возбуждает Бонда, зная, что он не может овладеть ею, то сам Флеминг использует здесь (даже как название для главы) слово «allumeuse»[349]: прототипы этого женского образа появляются снова и снова и у Барбе д’Орвильи, и у Ж. Пеладана (принцесса д’Эсте)[350], и у О. Мирбо (Клара[351]), и у М. Декобра («La Madone des sleepings»)[352].

Однако Флеминг не мог полностью принять для своих женских образов декадентский архетип la belle dame sans merci[353], который плохо согласуется с современным идеалом женщины; поэтому он комбинирует этот архетип с моделью «преследуемой девы». Здесь уместно вспомнить шутливый рецепт, который Луи Рейбо[354] предлагал в прошлом веке авторам романов-фельетонов: «Возьмите, например, молодую женщину, несчастную и преследуемую; прибавьте к ней тирана, жестокого и кровожадного… etc. etc.». Но Флеминг вряд ли нуждался в подобных рецептах. Он достаточно умен, чтобы выдумывать их самостоятельно.

Впрочем, здесь мы занимаемся не психологической интерпретацией личности Флеминга, а анализом структуры его текстов: контаминацией литературного наследия и грубой газетной хроники XIX в. и современной научной фантастики, приключенческого жанра и гипноза в духе «шозизма»[355] – все эти переменчивые элементы складываются в завораживающую конструкцию, чья суть – обманчивый bricolage[356] из готовых заемных деталей, которому порой удается выдавать себя не за то, что он есть на самом деле, а за подлинно художественное творение.