Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Фактуальное суждение порождается реальным изменением в мире – и лишь затем становится знанием семиотическим. Метафора же порождается внутренними сдвигами в семиозисе. Если метафора удачна, она создает новое знание, потому что создает новые семиотические суждения и в конечном счете приводит к результатам, не отличающимся от результатов фактуальных суждений. Но в двух этих случаях на получение нового знания уходит разное количество времени. Фактуальное суждение как таковое быстро умирает, превращаясь в суждение семиотическое. Фактуальное суждение, (вос)принятое как истинное (например: «Земля не является центром Солнечной системы»), умирает как таковое, порождая элемент кода («Земля значит периферия»).

Успешные фактуальные суждения запоминаются как таковые лишь тогда, когда за ними закрепляется характеристика «знаменитое» (например: «знаменитое открытие Коперника»; очевидно, что с некоторого времени это знаменитое открытие стало частью кода любого первоклассника).

Напротив, метафоры (которые, собственно, суть суждения метасемиотические) обычно не поддаются подобному усвоению. Если метафоры изобретательны (т. е. оригинальны), они не могут быть легко восприняты: система склонна скорее их отторгнуть. Подобные метафоры, прежде чем создать новое знание, производят то, что в терминах психологии можно назвать «возбуждением» и что, с точки зрения семиотики, есть не что иное, как «информация» в самом прямом смысле этого слова: избыток беспорядка относительно существующих кодов. Сталкиваясь с метафорой, мы чувствуем, что она несет какое-то знание, и интуитивно («обегая» метонимические цепочки, лежащие в ее основе) ощущаем ее, метафоры, законность; еще до того, как анализ выявит эти метонимические цепочки, мы осознаем, что метафора несет дополнительное знание, хотя пока не способны доказать эту ее законность.

Однако просто соединение нового «(пере)носителя» и нового (или старого, или неожиданного) «(пере)носимого» еще не становится частью нашей культуры. Именно ощущение непризнанности данной кодификации и одновременно смутное чувство, что она необходима, наделяют метафору характерностью и облегчают ее запоминание. Когда же это смутное ощущение – и небывалости, и необходимости – усиливается другими приемами (контекстуальными или суперсегментными), оперирующими с субстанцией выражения (т. е. с субстанцией эстетических метафор), тогда-то и возникает то, что наивные специалисты по эстетике называют «поэзией», «лиризмом» или «чудом искусства». Это – ощущение досягаемости, ощущение валентности, которую культура еще не насытила, еще не заполнила. Это осознание того, что могли бы – что должны бы – возникнуть новые коды и коды старые уже не могут не подвергнуться их преображающему воздействию.

Когда же в конце концов метафоры превращаются в знание, они завершают свой круг развития. Они становятся катахрезами. Поле реструктурировано, семиозис реорганизован, метафора (возникшая как изобретение) стала культурой.

Однако, чтобы добиться таких результатов, метафора должна использовать противоречия самого кода. Чтобы метафора могла обрести свои подрывные свойства, в лоне самого кода должны наличествовать два условия: одно, относящееся к плану выражения, другое – к плану содержания:

a) необходимо, чтобы в коде (в силу его фундаментальной произвольности) были такие соответствия между означающими и означаемыми (соответствия не строго однозначные, не единственно допустимые, не зафиксированные раз и навсегда, а, напротив, открытые для различных передвижек), которые позволяли бы использовать то или иное означающее для указания на означаемое, при обычном раскладе с ним не сочетаемое;

b) необходимо также, чтобы – при переходе от одного семантического поля к другому и при соотнесении их друг с другом – внутри самой Глобальной Семантической Системы обнаружилась возможность приписывать одной и той же семеме противоречащие друг другу семы.

Вернемся к нашей схеме:

Должна существовать возможность (и она действительно существует), что, подставляя D вместо А на основе метонимических связей, мы увидим, что у D есть некоторые семы, противоречащие семам А, но что тем не менее мы можем, коль скоро D подставлено вместо А, сформулировать метасемиотическое утверждение А = не-D.

Чтобы Глобальная Семантическая Система могла производить творческие высказывания, ей необходимы внутренняя противоречивость и наличие не одной формы содержания, а многих разных форм содержания.

Глава третья О возможности создания эстетических сообщений на языке Эдема