Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Аристотель определил время как «число [количество?] движения по отношению к предыдущему и последующему»[203] – и со времен античности понятие время подразумевало понятие последовательность. Кант [в «Критике чистого разума»] с очевидностью установил, что понятие последовательность, в свою очередь, должно быть связано с понятием причинность: «…Необходимый закон нашей чувственности и, стало быть, формальное условие всех восприятий состоят в том, что последующее время с необходимостью определяется предшествующим временем…»[204][205] Такое понимание времени сохраняется даже в современной релятивистской физике, но уже не в связи с изучением трансцендентных условий восприятия, а при определении природы времени в терминах объективной космологии: время рассматривается как порядок причинно-следственных сцеплений. Обращаясь к этим эйнштейновским представлениям, Ганс Рейхенбах недавно вновь определил порядок времени как порядок причин, порядок открытых причинно-следственных сцеплений, которые подтверждаются (верифицируются) в нашей вселенной; направление времени определяется в терминах увеличивающейся энтропии (т. е. используется – с привлечением теории информации – то понятие из термодинамики, которое уже давно заинтересовало философов и которое они присвоили для своих рассуждений о необратимости времени)[206]. Berkeley; Los Angeles: Un. of California Press, 1956.}.

Предыдущее причинно обусловливает последующее, и последовательность этой детерминации не может быть повернута вспять, по крайней мере в нашей вселенной (согласно той эпистемологической модели, с помощью которой мы объясняем себе мир, в котором живем); иными словами, эта последовательность необратима. Известно, что другие космологические модели могут предложить другие решения этой проблемы. Но в сфере нашего обыденного понимания событий (и соответственно в воображаемой сфере персонажа повествования) данное представление о времени – именно то, которое позволяет нам действовать самим, а также воспринимать события и их направленность.

Экзистенциализм и феноменология переместили проблему времени в область «структур субъективности», положив понятие время в основу своих рассуждений о деятельности, о возможном (la possibilità), о планировании (промысливании) будущего (il progetto), о свободе. Но хотя при этом и используются другие слова, речь все равно идет о порядке предыдущего и последующего и о причинно-следственных связях между ними (связях, по-разному акцентируемых). Время как структура возможного (a structure of possibility, struttura della possibilità) – это, по сути, проблема нашего движения к будущему от прошлого: можно воспринимать прошлое лишь как оковы для свободы наших замыслов (nostra libertà di progettare) (замыслов, неизбежно вынуждающих нас выбирать то, чем мы уже стали); можно, напротив, понимать прошлое как основу будущих возможностей сохранять или изменять то, что было, – разумеется, в рамках ограниченной свободы, но тем не менее всегда в условиях позитивного развития.

Ж.-П. Сартр говорит, что «прошлое – это постоянно увеличивающаяся тотальность того в-себе, которое мы суть»[207]. Даже если и когда я хочу двигаться к возможному будущему, я есмь мое прошлое – и не могу им не быть. Мои возможности выбирать или не выбирать то или иное будущее зависят от моих прежних поступков, образующих исходную основу для моих возможных решений. И как только я принимаю решение, оно, в свою очередь, становится прошлым и изменяет то, что есмь я, и создает уже иную основу для последующих замыслов. Если есть какой-либо смысл в философском обсуждении проблемы свободы и ответственности наших решений, то основа такого обсуждения, исходная точка для феноменологии подобных сюжетов – это всегда временная структура (the structure of temporality, la struttura della temporalità)[208].

Согласно Э. Гуссерлю «“Я” свободно как прошлое. По сути дела, прошлое определяет меня и тем самым также и мое будущее, но будущее, в свою очередь, “освобождает” прошлое… В моей временности [Zeitlichkeit] заключается моя свобода, а в моей свободе заключается то обстоятельство, что хотя моя завершенность [Gewordenheit – “то-чем-я-стал-ность”] меня определяет, но никогда не определяет полностью, потому что она сама получает свое содержание лишь от будущего – в постоянном синтезе с ним»[209]. Однако если «“Я”свободно одновременно и как уже-определенное и как долженствующее-быть», в этой «связанной свободе» (которая столь опутана обусловленностью и столь отягощена тем, что уже произошло и поэтому необратимо) заключена некая «скорбность» (Schmerzhaftigkeit), которая есть не что иное, как «фактичность»[210].