Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Таким образом, на читателя обрушиваются один за другим несколько театральных эффектов. Это действенно как способ (метод) повествования, но в плане общественной морали преступает границы должного. Еще чуть-чуть – и стало бы уже совсем невыносимо. Так, Флёр-де-Мари не может стать еще и счастливой правительницей герцогства. Читатель лишился бы всякой возможности идентифицировать себя с романной ситуацией в целом. Поэтому Флёр-де-Мари умирает, истерзанная угрызениями совести. Именно этого должен был ожидать всякий уважающий себя читатель, исходя из своих представлений о божественной справедливости и общественных приличиях. Новые идеи, приобретенные по ходу романа, тускнеют на фоне традиционных устоев, которые получают мудрое подтверждение. Автор сначала поражает читателя, говоря ему то, чего он прежде не знал, а затем успокаивает, повторяя уже известное. Механизм романа требует, чтобы Флёр-де-Мари завершила свои дни именно так, как она это сделала. Идеологические установки самого Эжена Сю, человека своего времени, привели его к религиозному разрешению этой линии сюжета.

И именно здесь анализ К. Маркса и Ф. Энгельса предстает перед нами во всем своем совершенстве. Флёр-де-Мари поняла, что она может возродиться к новой жизни, и благодаря своей молодости начинает испытывать подлинное человеческое счастье. Когда Родольф говорит ей, что она будет жить на ферме в Букевале, она радуется безмерно. Но постепенно, под влиянием благочестивых наставлений мадам Жорж и священника, «естественная», «человеческая» радость девушки превращается в «сверхъестественное», «сверхчеловеческое» беспокойство. Мысль о том, что ее грех не может быть прощен, что Божие милосердие не минует ее лишь «вопреки» всей тяжести ее преступления, уверенность в том, что здесь, на земле, ей никогда не будет полного прощения, – все это постепенно приводит несчастную Певунью (Goualeuse)[265]

к глубокому отчаянию. «С этого момента Мария становится рабой сознания своей греховности. Если прежде она в самой злополучной обстановке сумела развить в себе черты привлекательной человеческой индивидуальности и при внешнем крайнем унижении сознавала свою человеческую сущность

как свою истинную сущность, то теперь эта грязь современного общества, задевшая ее снаружи, становится в ее глазах ее внутренней сущностью, а постоянное ипохондрическое самобичевание по этому поводу делается ее обязанностью, предначертанной самим Богом жизненной задачей, самоцелью ее существования»[266]

[267].

Обращение Поножовщика происходит по той же схеме. Он однажды убил человека и, хотя по природе своей честен, становится изгоем общества. Родольф спасает его, сказав ему, что у него все еще есть и сердце, и честь. Он протягивает руку Поножовщику – театральный эффект! Но теперь надо скорректировать это отступление от реальности и вновь вернуть повествование на землю, в пределы обычных читательских ожиданий. Мы можем оставить без внимания слова К. Маркса и Ф. Энгельса о том, что Родольф превращает Поножовщика в своего агента-провокатора и использует его для поимки Грамотея: мы изначально сочли легитимным любое поведение сверхчеловека. Но факт остается фактом: Родольф превратил Поножовщика в свою «собаку», в раба, который отныне может жить лишь под защитой нового хозяина и идола, за которого он и умирает. Поножовщик обретает новую жизнь, приняв патерналистские благодеяния Родольфа, но не обретает при этом нового, независимого сознания и способности строить свою жизнь самостоятельно.

Преображение мадам д’Арвиль – дело более тонкое. Родольф подвигнул ее на общественную деятельность, но этот выбор должен выглядеть правдоподобным в глазах читателя. И вот Клеманс д’Арвиль служит бедным, потому что благотворительность для нее – удовольствие, благородная и утонченная радость. Делание добра может быть «забавным»[268]. Бедняки превращаются в развлечение для богатых.

Наказание Феррана тоже именно такое, какого и следовало ожидать: сластолюбец умирает от неутоленного сластолюбия. Он крал деньги у вдов и сирот, а Родольф заставил его вернуть награбленное: завещать свое состояние новоучрежденному банку для бедных.

Здесь сказываются основные черты социальной доктрины Родольфа и Эжена Сю. Главное ее проявление – образцовая ферма в Букевале, совершенная модель успешного патернализма. Читатель может прочитать о ней в главе VI третьей части романа. Ферма – это идеальный фаланстер, живущий, однако, по указам хозяина, который приходит на помощь всем тем, кто остался без работы. Те же идеи вдохновили Родольфа и на создание банка для бедных (и на разработку новой теории процентных ставок): поскольку рабочий может остаться без работы и впасть в нищету, следует создать систему денежной помощи безработным. Получив работу, бывший безработный деньги вернет. Авторы «Святого семейства» комментируют: «…Он [рабочий] всегда [от]дает мне, когда у него есть работа, то, что он получает от меня во время безработицы»[269].