Ролан Барт. Биография

В Серизи Роб-Грийе сблизил Барта и Фуко, отметив, что они постоянно становятся объектом захвата: «Нужно видеть, с какой радостью общество присваивает Барта и Фуко. Когда Фуко, крайний маргинал, очень тонко выступает против дискурса сексуальности, нужно видеть, как L’Express или даже L’Observateur публикуют статьи: „Ах, наконец-то нас освободили от диктатуры секса“»[1034]. Если почитать в интернете или где-нибудь еще, как часто на них ссылаются, говоря на любую тему, как «Мифологии» теряют весь критический заряд, когда их цитируют в ностальгическом контексте, восхваляя те или иные объекты (Citroën DS, красное вино, бифштекс с жареной картошкой), становится понятно, как точно Роб-Грийе подметил это присвоение. Особое место этих двух мыслителей в тени, которую отбрасывают 1960-е и 1970-е годы, частично объясняется тем, что их творчество было усвоено в качестве своеобразной формы той самой доксы, против которой они всегда боролись. Они оба хорошо знают механизм этой инверсии, которую Барт открыто разоблачал. Четыре слога «Барт и Фуко» сегодня служат для обозначения эпохи влияния французской мысли и обновления гуманитарных наук, эпохи, когда теория производила «великие имена» или «великие фигуры». Как часто сегодня можно услышать сетующих на то, что больше не осталось «великих мыслителей», но не учитывающих, что выдвижение этих моделей зависит не только от их собственных качеств, но и от решения общества идентифицироваться с ними. В любом случае можно только сожалеть об эпохе, способной сделать из теоретиков, философов и писателей медийные фигуры – то есть возможных представителей и объекты идентификации – пусть и ценой упрощения их творчества.

Причины сближения Барта и Фуко могут быть и иными. Делёза тоже много цитируют, из его творчества берут инструменты для исследования, но его личность не становится настолько эмблематичной: редко появлявшийся на медийной сцене при жизни, он хотя и участвовал (вероятно, активнее Барта) в больших проектах от Ла Борда до Венсенна, но сохранил имидж уникального ученого, целиком погруженного в свое концептуальное творчество. И наоборот, поступки, политическая ангажированность Фуко и Барта воспринимаются как неотделимые от их интеллектуальной работы (даже если она в значительной мере протекает в уединении и концентрации, свойственной ученым). Это отчасти объясняет разворачивающуюся вокруг них биографическую констелляцию, словно понимание их жизни могло бы дать доступ к их мысли. Достоверная гипотеза состоит в том, что отношение Барта и Фуко к истории, по-разному отразившееся в их творчестве, но тем не менее ставшее объектом осмысления и у того, и у другого, вызывает вопрос (у них самих и у других) об их собственном месте в ней. Вторая гипотеза касается (относительной) маргинальности, на которую их обрекает гомосексуальность: критический ум заставляет их не разделять желание и объект исследования, воспринимая гомосексуальность не как ориентацию, а как способ вопрошания о мире. Как ни странно, к Барту это, возможно, относится даже больше, чем к Фуко. Хотя, в отличие от Фуко, он так и не сделал из своей гомосексуальности пространство отстаивания прав или борьбы, отчасти из отвращения к любым громким словам, Барт, как и Фуко, очень далеко зашел в том, что на тот момент могло отвечать его критической программе: в отказе от «естественного», само собой разумеющегося буржуазного порядка, представленного в качестве стихийного, а также в пристрастии к фрагментарному, окольному, к выбору альтернативного письма, сопротивляющегося порядкам логики, континуальности и прогресса. Так, в дневнике-картотеке можно прочесть: «Гомосексуальность интересна, только если она через особые точки, темы ведет к осмыслению мира. Если она деформируется, трансформируется во что-то иное (например, нетерпимость к „само собой разумеется“)»[1035]. В этом смысле, хотя публичная ангажированность Фуко была более открытой, Барт пошел гораздо дальше в критическом аспекте. Фуко разоблачает всемогущество дискурсивного порядка, но при этом подчиняется его законам: последовательности и логической аргументации. Барт, возможно, благодаря своей писательской свободе, пытается его разрушить.

Параллельные жизни