Ролан Барт. Биография

Когда он говорит о своем замысле романа в категориях «ликвидации», как это часто бывает, Барт подтверждает свое желание нечто завершить и чуть ли не покончить со всем сразу. На одну из карточек он приклеил несколько строк из интервью Феллини в Libération от 18 июля 1979 года: «Я не так много путешествовал, мало читал, не отношусь к типу революционеров с баррикад. Я снимаю фильм, чтобы свести баланс. Я ликвидирую свои акции». Он также более трезво начинает смотреть на свою затею с повторным использованием материала: не является ли его искусство памяти всего лишь эгоистическим пережевыванием одного и того же? В периоды депрессии у него появляется искушение все бросить. Барту кажется, что он блуждает, словно вся его жизнь приняла неосуществимую форму: неудавшиеся вечера, разрозненные фрагменты, уныние, «маринад», слово, которое он давно позаимствовал у Флобера для обозначения своих периодических депрессий: «Когда дно тоски достигнуто, Флобер падает на софу: это „маринад“, ситуация неоднозначная, ибо будучи знаком поражения, она также является местом фантазма, из которого мало-помалу возобновляется работа»[1170]. Ассоциирующийся с одиночеством, горем, промежуточным состоянием между упадком и подъемом, маринад – уже не временное уныние, какое он знавал раньше, но постоянное настроение, омрачающее его дни.

Ясность

Фотография… ясное свидетельство вещи, которая была[1171].

Однако в конце жизни Барта было одно светлое пятно. Для творчества, которое всегда питалось фантазмом, конечно, показательно, что смерть застала его на краю незавершенного памятника, большого произведения, рассеянного по фрагментам. Но Camera lucida, книга о матери, отчасти реализует замысел, навсегда поместив память о ней в книгу. Незаметно, почти не отдавая себе отчета, Барт фактически разбивает свое произведение на части двумя сильными жестами, которые дополняют его, придавая ему смысл и будущее. Первый жест – курс «Нейтральное», прочитанный в состоянии шока после случившегося события. Он уточняет ход его мысли, начатый еще «Нулевой степенью письма», и дает ему имя. Второй – составление и публикация книги о фотографии, которая придает великолепную форму сплетению сокровенного и рефлексивного, вызывающему множество отголосков.

Вся поездка в Грецию с 7 по 18 июня 1979 года проходит под знаком этой большой ясности. К этому моменту Барт только что закончил редактуру Camera lucidа (которой занимался с 15 апреля по 3 июня 1979 года). Тезис о свете, который он развивает в книге, отражается в интенсивности средиземноморского солнца. На карточках путевого дневника, впрочем, воспроизводится терминология, придуманная для фотографии: studium – это его интерес к языкам, к этносоциографическим слоям, как он их называет; punctum отсылает к эмоциональному регистру, удивлению. Например, удивление вызывает православное крещение, случайным свидетелем которого он стал 11 июня, зайдя в церковь в Пире: его поразил шум, оживление, расслабленность, праздничная атмосфера, антифонное пение. Сцену оживляет целая серия мелких происшествий (голая маленькая девочка заплакала, когда ее опускали в купель, елей был в бутыли из-под узо, священник закатал рукава, надел фартук, совсем как повар, когда перешел к погружению в купель). Совершенно банальная сцена, прекрасная своей обыденностью, лишенная какой бы то ни было возвышенности, даже особой набожности. Барт несколько раз возвращается к ярким впечатлениям, оставшимся от этого момента. В Салониках он наблюдает за дамами, которые вышивают в городском саду, болтая друг с другом о том о сем, тогда как мужчины сидят отдельно за столиками, перед ними лежат зажигалки и темные очки, а между столиками бегают дети. Ему нравится таверна на открытом воздухе, фрукты, жара, свежая вода, bougatsa c корицей. Еще есть потрясение от встречи с юным Лефтерисом, которую он включает в план Vita Nova как чистую фигуру «излучения, исходящего от встречи».

Эту ясность, которая, к счастью, освещает мрачные периоды, привнося в них долю открытий и счастья, Барт, кажется, хочет перенести на самого себя, на завершение своих проектов, прояснение своей мысли. Этот шаг поражает его собеседников:

Откуда бралась уникальная ясность Барта? Откуда она приходила? Потому что должен же был он ее откуда-то получить. Ничего не упрощая, ничего насильно не сглаживая и не подавляя сомнений, она всегда исходила из некой точки, которая не была единственной, тоже некоторым образом оставалась невидимой[1172]…