Ролан Барт о Ролане Барте

Любимые его слова часто сгруппированы в оппозиции; он за одно из таких парных слов и против другого: производство/продукт, структурирование/структура, романическое/роман, систематика/система, поэтика/поэзия, ажурное/воздушное, копия/аналогия, плагиат/пастиш, изображение/представление, присвоение/собственность, акт высказывания/высказывание, шелест/шум, макет/план, субверсия/протест, интертекст/контекст, эротиза-цш/эротика и т. д. Иногда это не просто оппозиция (между двумя словами), а расщепление одного слова: автомобиль хорош, когда его водят, и плох как объект; актер оправдан, если относится к контр-Физису, и осужден, если принадлежит к псевдо-Физису; искусственность желанна в ее бодлеровском смысле (открыто противопоставленная Природе) и ничего не стоит как подделка, силящаяся имитировать эту Природу. Так между словами и даже внутри слов проходит «лезвие Ценности» (PIT, 1515, II).

Слово-краска

Когда я покупаю себе краски, то ориентируюсь только по их названиям. Названием краски («желтая индийская», «красная персидская», «зеленая селадоновая») обрисовывается некая родовая область, внутри которой невозможно предвидеть точный, специфический цвет данной краски; и тогда название сулит некое удовольствие, программирует некую операцию; в полносмысленных названиях всегда есть что-то будущее. Точно так же когда я говорю, что некоторое слово красиво, и употребляю его, потому что оно мне нравится, то дело тут вовсе не в чарующем звучании, или в оригинальности смысла, или в «поэтическом» сочетании того и другого. Слово увлекает меня мыслью о том, как я буду что-то с ним делать, — это трепет от будущего делания, словно аппетит. Таким желанием вся неподвижная картина языка приводится в движение.

Слово-мана

Видимо, в словаре каждого автора должно быть слово-мана, которое своим горячим, многообразным, неуловимым и как бы сакральным значением создает иллюзию, будто им можно дать ответ на все. Такое слово не является ни центральным, ни эксцентричным; оно неподвижно и уносится по течению, оно никогда не пристроено к месту и всегда атопично (ускользает из любой топики), это одновременно и остаток и восполнение, означающее, способное занять место любого означаемого. В его творчестве такое слово возникло постепенно: сначала его скрадывала инстанция Истины (Истории), потом — инстанция «валидности» (систем и структур), теперь же оно вольно расцветает; это словомана — слово «тело».

Слово — переходный объект

Каким образом слово становится ценностью? Это происходит на уровне тела. Теория телесного слова сформулирована в «Мишле»: словарь этого историка, таблица его слов-ценностей имеют своим организующим началом физический трепет, пристрастие или неприязнь к тем или иным историческим телам. Тем самым, проходя через более или менее сложные опосредования, образуются слова «любимые», «благоприятные» (в магическом смысле), «чудесные» (радостно сияющие). Это «переходные» слова, наподобие краешка подушки или уголка простыни, которые упорно сосет младенец. Как и для ребенка, эти любимые слова включаются в область игры; как и переходные объекты, они имеют неопределенный статус. По сути, в них демонстрируется, что никакого объекта и смысла как бы и нет; несмотря на свои жесткие контуры и силу своих повторов, это слова смутно-расплывчатые; они стремятся стать фетишами.

Среднее слово

Когда я говорю, то не столько ищу точное слово, сколько стараюсь не сказать слова глупого. А поскольку мне немного совестно, что я так быстро отказался искать истину, то я держусь среднего слова.

Естественность