Ролан Барт о Ролане Барте

Противоречие — именно между письмом и произведением (а вот Текст — великодушное слово, оно не обращает внимания на эту разницу). Я все время, без конца и без предела, наслаждаюсь письмом как вечным производством, как безусловным рассеянием, как энергией соблазна, который уже не сдержать никакой самообороной брошенного мною на бумагу субъекта. Однако в нашем рыночном обществе требуется в итоге прийти к «произведению» — выстроить, то есть завершить некоторый товар. В результате, пока я пишу, мое письмо ежесекундно сплющивается, делается банальным, наполняется чувством вины перед произведением, к которому следует стремиться. Как же писать, не попадаясь в те ловушки, что ставит мне коллективный образ произведения? — А вот как: не глядя. В любой момент своей работы, растерянный, встревоженный и загнанный, я могу лишь говорить себе то слово, которым кончается сартровская пьеса «Взаперти»: продолжим. Письмо — это такой люфт, который позволяет мне кое-как развернуться в тесном пространстве: я зажат, бьюсь между необходимой для письма истерией и воображаемым, которое следит за мною, начисто выправляет, внушает напыщенность, банальность, кодификацию, намерение (и видение) социальной коммуникации. С одной стороны, я хочу быть

желанным, а с другой — нет; истерия и навязчивый бред одновременно.

И тем не менее: чем больше я ориентируюсь на произведение, тем глубже погружаюсь в письмо; приближаюсь к его невыносимой глубине; передо мною открывается пустыня; происходит фатальная и болезненная утрата симпатии — я больше не чувствую себя симпатичным (другим, себе самому). Именно в этой точке соприкосновения письма и произведения мне и открывается суровая Правда: я больше не ребенок. Или же я открываю при этом аскезу наслаждения?

«Как известно»

В начале некоторых рассуждений стоит по видимости излишнее выражение «как известно», «известно, что...», свой исходный тезис он соотносит с расхожим мнением, с общеизвестным знанием; он ставит себе задачу реагировать на банальность. Но зачастую ему приходится опровергать не банальность расхожих представлений, а свою собственную банальность; тот дискурс, что поначалу приходит ему в голову, банален, и лишь в борьбе с этой первоначальной банальностью он и пишет. Скажем, ему надо рассказать, в каком состоянии он оказался в танжерском баре; первое, что ему приходит в голову, — это что он стал там местом «внутренней речи»; ну и открытие ! Тогда он пытается избавиться от этой засасывающей банальности и разглядеть в ней частицу мысли, с которой его связывало бы отношение желания: это Фраза! Стоит найти название этому объекту, и все в порядке; что бы он ни написал (независимо от мастерства), это всегда будет нагруженный дискурс, где заявляет о себе тело (а банальность — это дискурс без тела). Словом, все написанное им возникает как исправленная банальность.

Прозрачность и непрозрачность

Принцип объяснения: его творчество развивается между двух пределов:

— исходный предел образует непрозрачность общественных отношений. Эта непрозрачность сразу же была вскрыта в форме гнетущих стереотипов (обязательных фигур школьного сочинения, коммунистических романов в «Нулевой ступени письма»). А затем — в тысяче других форм Доксы;

— конечный (утопический) предел образует прозрачность: нежные чувства, обет, вздох, желание покоя,

— как будто обстоятельства социально-языкового общения однажды могут проясниться, стать легкими и ажурными вплоть до невидимости.

1. Разделенность общества ведет к непрозрачности (кажущийся парадокс: то, что более всего социально разделено, кажется непрозрачной массой).

2. Против этой непрозрачности и борется всеми силами субъект.

3. Однако, поскольку он сам субъект речи, то его борьба не может иметь прямого политического выхода, так как при этом он опять столкнулся бы с непрозрачностью стереотипов. Поэтому борьба приобретает характер апокалипсиса: он вновь и вновь проводит разделения, эксплуатирует до предела весь набор ценностей и в то же время утопически переживает — можно сказать, вдыхает

— финальную прозрачность общественных отношений.

Антитеза

Будучи фигурой оппозиции, крайней формой бинаризма, Антитеза непосредственно являет нам зрелище смысла. Выбраться из нее можно либо через нейтральное, либо через лазейку в реальное (расиновский наперсник желает устранить трагическую антитезу, SR, 1025,1), либо через восполнение (Бальзак восполняет антитезу

Сарразина, S/Z, 572, II), либо через изобретение какого-то третьего элемента (дающего сдвиг).

Однако сам он охотно прибегает к Антитезе (пример: «напоказ, для декорации, свобода, а у себя дома, как основа всего, нерушимый Порядок», My, 644,1)'. Еще одно противоречие? — Да, и объясняется оно все тем же: Антитеза — это похищение языка, я похищаю насильственность расхожего дискурса ради моего собственного насилия, ради смысла-для-меня.