Роман

Боль постепенно отступила, и я стала ощущать радостную атмосферу рождественского ликования, которая наполняла эту простую, но добротно сработанную церковь. Окна увиты еловыми ветками. Торжественно красуется рождественское дерево. Вдоль одной из стен размещались около двух десятков старинных статуэток (многие из которых были привезены из Германии еще в XVII веке — они изображают сцены из жизни апостола Луки). Здесь и чернокожие принцы, пришедшие поклониться младенцу Иисусу, и эмиры в струящихся одеждах, и римские солдаты, устремившие угрожающие взгляды на Деву Марию с младенцем, и характерные для пенсильванской Германии стада домашних животных, выполненные мастером не в масштабе, и поэтому свинья здесь была размером с корову, а теленок — не больше упитанного цыпленка.

Для меня, справлявшей Рождество по Чарлзу Диккенсу, посещение меннонитской церкви служило напоминанием, что этот праздник пришел в Америку из Германии и что только пенсильванские немцы знают, как его следует отмечать.

В дальнем конце стояли два стола, уставленные местными деликатесами, пирожными, пирогами, печеньем и различными соленьями и вареньями. Они предназначались для бедных и немощных. Зазвучавшие незнакомые мне немецкие гимны несли в себе отзвуки далеких колониальных дней, но вскоре их сменило знакомое английское песнопение, закончившееся «Тихой ночью» на немецком языке, и впервые после смерти последнего члена моей семьи в моем сердце вновь поселилась любовь.

* * *

СРЕДА, 25 ДЕКАБРЯ. На Рождество я вместе с новыми соседями Ивон пришла поздравить ее и вручить подарки. В два часа дня, когда веселье было в разгаре, к ней заехал Стрейберт в сопровождении Дженни Соркин, которую мы не ждали, но которой были очень рады.

Пока мы, женщины, обсуждали со Стрейбертом рукопись, уже почти готовую к сдаче в набор, Йодер с Цолликоффером сидели в сторонке и толковали о разных сторонах преступления. Бросив случайный взгляд в их сторону, я обратила внимание, что лицо у Йодера было бледным, а нижняя губа тряслась.

— Мистер Йодер! — позвала я. — Вы нездоровы?

— Я подумал о том, каким недобрым должно быть это Рождество у Фенштермахеров, — произнес он с дрожью в голосе и, как он ни сдерживался, не справился со слезами, выступившими у него на глазах. Я отвела взгляд от его страдальческого лица, и мне показалось, что передо мной сидит сам Фенштермахер. Лукас был не с нами, он находился на той ферме с родителями убийцы и испытывал те же чувства, что и они. В этом заключался его секрет писателя: он становился тем, о ком писал, жил его жизнью, страдал и мучился вместе с ним. Все мы могли позволить себе забыть о Фенштермахерах в этот рождественский день, а он не мог. Вот почему он был писателем, а мы — нет.

Заминкой воспользовалась миссис Цолликоффер:

— Сами виноваты. Они ужасно распустили его и даже терпели его сквернословие. В первый же раз, когда наш сын раскрыл свой рот на меня, мой хозяин чуть не свернул ему шею.

— Этим ничего не добьешься, — проговорила Эмма, оставаясь все такой же решительно настроенной школьной учительницей.

— Зато он уже никогда больше не бранился, разве нет? — ответила Фрида.

Через несколько дней Эмма рассказала мне о том, как ее муж умеет перевоплощаться в других.

— Когда Лукас писал «Изгнанного», я обнаружила, что он носит подтяжки, чего раньше за ним никогда не замечалось. «Что это с тобой?» — поинтересовалась я. Он ответил: «Пытаюсь представить, что чувствовал твой дед». Через неделю на нем уже не было ни ремня, ни подтяжек, и я не удержалась, чтобы не пошутить: «Ну, теперь ты осваиваешь роль его брата?» И он ответил: «Ты, как всегда, права».

* * *

СУББОТА, 28 ДЕКАБРЯ. О том, что происходило у Йодеров в течение трех следующих дней, я узнала от Эммы, которая рассказывала об этом с нежным пониманием: