Роман

- Ох, много-много было рыбки-рыбешки, я ловил ее дырявой плетешкой, я хватал ее рубахой, да руками, я глушил ее, душил сапогами! Посолили, да повялили, поварили, да пожарили, опа-па-па, опа-па, опа-па, всю сожрали с головы до хвоста!

Роман усмехнулся:

- Ну, Савва, и шутник же ты.

- Шутки шутим, да воду мутим, улыбку ловим, да Бога молим: дай нам, Боже, и завтра тоже! - тараторил Савва, дергаясь и приплясывая на корме всем телом. Роман рассмеялся:

- Скажи, а ты с молодости балагурить любил, или под старость научился?

- Я-то? Н-е-е-ет. В молодых годах я сурьезный был, - проговорил старик, придавая своему загорелому лицу действительно серьезное выражение, - Мы с батей люди богатые были, жизнь за глотку держали. Думал, женюсь, отделюся, мельницу свою поставлю, работников заимею, лавку открою. А тут батя возьми и помре. А после мать с сестрой в бане сгорели. А после - холера, братья померли, а после я уж сам горел. А после по миру пошел. Вот тогда и развеселился сурьезный человек Савва Прохоров. Хорошо еще в Крутом Яре осел, вдовица Дарья Матвевна, покойница, царствие ей небесное, пригрела да уговорила. А то б так и бродил бы кусошником, проплясал бы всю жизнь.

- Ты что, жалеешь?

- А то как же! - лукаво щурясь от солнца, усмехнулся старик, - Побирухой спокойней. Иди, ни о чем не думай. Хлеб подадут - съешь, в сеновал пустят переспишь. А тут вот хозяйство, каждый раз бойся, чтоб не стряслось чего.

- И ты боишься?

- Н-е-е-т! - засмеялся Савва, открыв свой щербатый рот. - Мне все одно! Коли в третий раз гореть - и слава Богу. Жалеть не буду Все одно помирать, чего ж тут за избу бояться!

- А зачем же жить тогда, если знаешь, что все равно умирать придется?

- Жить-то? А ради волюшки вольной... Вот ради чего. Чтоб сам себе голова. Что хочу, то и ворочу. Хочу, сома этого сам съем, хочу, тебе подарю, хочу, кому продам, хочу, кошке отдам, хочу, в муку истолку, хочу, с блином испеку, а захочу - на забор повешу, баб потешу, буду показывать, да рассказывать, да подпрыгивать, да подмигивать, опа-па-па, опа-па, опа-па, поглядите на мово на сома!

Подпрыгивая на корме, Савва шлепал себя по коленям, ляжкам и груди, тряс головой и непрестанно выкрикивал свои "опа-па-па, опа-па, опа-па!"

Роман греб, любуясь забавным стариком.

"Волюшка-воля", - вспомнил он только что сказанное Саввой, - "Вотчто по-настоящему радует людей, что удерживает их на земле. Свобода воли позволяет им побороть страх смерти, так как только свобода воли может быть предпосылкой чувства трансцендентального. А следствием этого глубинного чувства является вера. А где вера, там уже нет смерти. Там есть Христос, есть Надежда и Любовь".

А лодка, между тем, уже вплывала в пределы села. По берегам показались бани и ледники, перевернутые кверху днищами лодки.

Роман почувствовал в руках усталость и бросил весла:

- Все, Савва, дальше ты меня вези.

- С превеликой радостью! - подхватился с места старик и, перешагнув через сома, уселся за весла.

Роман расположился на корме, возле своего этюдника.

В отличие от неторопливой, но размашистой гребли Романа, Савва греб быстро, лишь слегка касаясь веслами воды, словно боясь намочить их. Однако лодка от такой гребли плыла быстрей и быстрей. Опустив руку за борт. Роман шевелил пальцами в холодной журчащей воде, складывая и раздвигая их.

"И не буду я жалеть об этюде," - думал он, оглядывая знакомые берега, "Эти пять часов я просто упражнял свое художественное видение, оно первичней любой картины, оно всегда со мной, и никакая волна его не смоет. А этюдов будет много. Будем считать, что сегодня я просто попробовал кисти..."

Савва греб, ворочая веслами с завидной легкостью. Полощущие на мостках белье бабы окликнули Романа, когда лодка поравнялась с ними:

- Здравствуйте, Роман Алексеич!

Роман в свою очередь пожелал им здравствовать.

- Никак рыбку ловили? - спросила одна из них, и Савва, бросив весла, схватил сома под жабры, поднял двумя руками:

- Вот какую рыбку ловили! Видали?

Бабы одобрительно покачали головами, но удивления не выказали: к крупной рыбе в Крутом Яре привыкли. К тому же сомов считали не лучшей рыбой, им предпочитали судаков, сазанов, щук.

Положив сома на дно лодки, Савва ополоснул испачканные рыбьей кровью руки, поплевал на них и опять налег на весла:

- Эх, прокачу!

Роман достал портсигар, закурил, бросив спичку за борт.

Речка делала крутой поворот, огибая церковь и дом отца Агафона.

- И эх! Прокачу! - приговаривал Савва, ловко работая веслами.

- Прокати вон до тех мостков, - Роман показал папиросой вперед на небольшую дощатую пристань с полдюжиной привязанных лодок.

- Слушаюсь, ваше сиятельство! - подпрыгнул на лавке Савва и заработал, как машина, непрерывно напевая "опа-па-па, опа-па, опа-па!"

Лодка причалила к мосткам. Роман вылез вместе со своим багажом, повесил на плечо этюдник, перекинул через руку куртку и махнул рукой Савве:

- Спасибо, Савва.

- За что же мне-то? Вам спасибочко, Роман Алексеич, вам спасибо-то спасибочко, наше красное спасибочко! - запричитал старик.

- Мы с тобой еще сетью половим.