Роман

- Да, полноте, какое там - не хуже французов! Лаптем щи хлебали, на Константинополь молились, перед татарами спину гнули. Что у России было свое? Лапти, балалайка! И воз невежества впридачу А все остальное у чужих заимствовали: и веру с иконами византийскими, и грамоту греческую, архитектуру с миру по нитке, я уж не говорю о государях. Кто из них русским был? Разве что Гришка Отрепьев... Так что не поминайте французов...

- Французы, батенька, и остались французами только потому, что до них татары не дошли, потому как в России увязли. Всей нынешней Европе России надо в ноги поклониться, что она себя кочевникам в жертву принесла. До Польши докатились, а дальше сил не было идти. А коли б были, посмотрели бы мы теперь на французов да на немцев. Бог их сберег через Россию. Мы в тринадцатом веке кровью на пепелищах обливались, а они на турнирах тешились, да все ко гробу Господню походы снаряжали...

- А Столетняя война?

- Ну, сравнили! Сто лет с англичанами фландрийских баб делили, потом свою же Жанну д'Арк сожгли. Карла VII короновали, освободили Париж и расстались друзьями, братьями во Христе! О la la! Nous sommes de braves hommes!

Клюгин вместо ответа рассмеялся, махнул рукой:

- Да ну вас. Скучно. За Россию лапотную горой стоите, у мужика мудрости решили подзанять...

- И вам советую! - горячился Красновский.

- Ну, насчет мудрости - не знаю, - Антон Петрович кинул огрызок яблока в костер, - А вот добродушия и простоты я бы у наших крутояровских мужиков подзанял. Все мы с вами столицами несколько подпорчены. Слава, признание, достаток - все это для истинно русской души, как червоточина для яблока. По-моему, надо быть проще с мужиками... Я не прав, Николай Иванович?

Рукавитинов, все это время лишь молча наблюдавший за развернувшейся дискуссией, заговорил неторопливом мягким голосом:

- Да почему же не правы? Правы. Только мне кажется, опрощение чревато крайностями не менее отвратительными, чем спесь и чванство. Я видел однажды такого опростившегося аристократа, и, признаться, зрелище было не из приятных... Вообще, мне кажется, нам, русским, надо поменьше впадать во всякого рода крайности. Это касается и собственно жизни, и взглядов на жизнь. У русского если не черное, то непременно белое, а не серое... Я послушал ваш спор. Если, конечно, его можно назвать спором... - Николай Иванович слегка наклонился вперед, сложил руки вместе и потирая их, продолжал:

- Я не смею давать какие-либо советы, но мне хочется спросить вас, почему мы так много говорим о России, о русской душе, о русском мужике?

Красновский пожал плечами:

- Как почему? Да потому что мы живем здесь.

- Этого мало, - с мягкой решительностью перебил его Рукавитинов, - Немец живет в Германии, однако он, как правило, занят делом, а не разговорами. Ему все ясно, он знает что делать.

- Вы хотите сказать, что мы не знаем? - спросил Красновский.

- Именно! Иначе бы мы не спорили. У нас ни одной вечеринки, ни одного застолья не проходит без споров о России. О ее прошлом, настоящем, но больше о будущем. Спорят все, и спорят уже довольно долго. Спорят потому, что проблема будущей России действительно существует. Она не решена.

- И никогда не решится! - засмеялся Клюгин, привставая с сена и потягиваясь.

- Вам бы, конечно, хотелось, чтоб она никогда не решилась! - с раздражением проговорил Красновский.

- Да отчего же. Я не против... - бормотал Клюгин, разминая затекшие от полусидячей позы конечности, - С удовольствием посмотрел бы на осушение Российского болота. Даже готов поучаствовать. Признаться, в молодости я всем сердцем жаждал этого и готов был самим собой, своей, так сказать, плотью унавозить почву для будущего сада демократии и прогресса. Да вот бес сомнения попутал, и, хоть убейте меня, господа, а не верю я, что место сие когда-либо перестанет быть болотом! Просто не верю!

- Не верите, и Бог с вами! - в сердцах махнул рукой Красновский, - Вы, Андрей Викторович, ни во что не верите, даже в Бога! Так что ж про Россию говорить? Не верите, так и не верьте!

- Не верю, не верю... - повторил Клюгин передергивая плечами, словно в ознобе, - Хотя понимаю Тютчева. И то, что умом Россию не понять, и что аршином, опять же, общим не измерить. И то, что у нее, в некотором роде, особенная стать. Прекрасно понимаю. Но верить в нее не могу. Не верю.

- Ну не верите и ладно! Не верьте!

- Не верю.

- Не верьте, не верьте!

- Да я и не верю... - Клюгин зевнул и, достав из кармана плаща потертый кожаный портсигар, стал закуривать.

- Россия и не нуждается в таких людях как вы, - с обидой в голосе заключил Красновский.

Клюгин промолчал, зажигая спичку, зато Рукавитинов быстро возразил:

- Не скажите, Петр Игнатьевич. России всегда, во все времена не хватало холодного критического взгляда на себя. И не западного, а своего. Маркиз де Кюстин, безусловно, во многом прав. Но он судил Россию, глядя на нее из столицы просвещенной Европы.