Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Это из есенинского «Черного человека».

Великие писатели сочиняли Библию: «У кого вой? У кого стон? У кого раны без причин? У кого багровые глаза? У тех, которые долго сидят за вином».

22

Мы с Никритиной вернулись домой, как обычно, после полуночи.

На этот раз в «Стойле Пегаса» выступал довольно знаменитый «чтец мыслей на расстоянии» – нервный горбоносый человек с удивительно черными волосами, пенящимися вокруг лысины.

– Я полагаю, Нюша, что наш мозг излучает какие-то флюиды, – сказал я.

– Очень может быть.

– Другого объяснения не придумаешь.

– Да. Этот дьявол работает без помощника.

– Вероятно, люди скоро изобретут аппаратик. Интересно!

– Какой такой аппаратик?

– Он будет записывать на ленту эти флюиды. А потом их можно будет расшифровать.

– Что?

– Примерно как запись стенографистки… Вот, Нюха, перед тем как ты юркнешь под одеяло, я незаметно положу этот аппаратик под твою подушку.

– Зачем?

– Да чтобы утром, когда ты убежишь на репетицию, прочесть твои мысли. Любопытно знать, что ты думаешь на сон грядущий!

– Какой ужас!

– Ужас?

– Все люди переругаются, передерутся, если будут читать их мысли, как ежедневную газету. Особенно мужья с женами. Кошмар!

– Ах так…

Я мрачно скинул полуботинки, пиджак и лег на тахту носом к стене.

– Толя…

– Не желаю с тобой разговаривать. – Что?

– То.

– Ничего не понимаю.

– Очень жаль.

– Нет, Длинный, ты мне все-таки должен объяснить. Она села возле меня на тахту.

– Уйди!

– Да ты просто сошел с ума.

– Не желаю тебя видеть. Понятно?

– Нет, Длинный, непонятно.

Я скрестил руки на груди и произнес в трагической интонации:

– Завтра я развожусь с тобой.

– Да?

– Да!

– А я – нет. Я ни за что не разведусь с тобой. Пожал плечами:

– Неужели?

– Потому что я люблю тебя, моего дурня.

– Не лги.

– О-бо-жа-ю!

– А я не хочу, чтобы меня обожала распутная баба!

– Это я распутная? Я?

– Во всяком случае, у тебя распутные мысли. Иначе бы, мадам, вы так не испугались этого аппаратика.

Мы провели бессонную ночь. Завтракали порознь. Она позвонила в театр, что больна и не придет на репетицию. Словом, это была крупная, мучительная ссора. Самая длинная за всю нашу жизнь. У обоих запали глаза и ввалились щеки. И только через двадцать два часа, за ужином, чокаясь жигулевским пивом, я сказал:

– Знаешь, Нюха, по-моему, это форменный кретинизм – быть в ссоре больше пяти минут. Ведь где-то внутри отлично знаешь, что в конце концов все равно помиришься. Правда? Так какого черта портить себе жизнь на сутки или на неделю, как это делают миллионы глупцов? Пять минут – и хватит! Или уж действительно надо разводиться, если дело очень серьезно. Правильно?

– Правильно, Длинный!

И мы крепко поцеловались.

Эта мудрая догадка: «Ссориться не больше, чем на пять минут» – очень украсила нашу жизнь. Рекомендую. А через несколько дней я читал Никритиной вслух:

– «Жена добра и страдолюбива и молчалива венец есть мужу своему… И увидит муж, что непорядливо у жены… и за ослушание… снять с нее рубашку и плетию вежливенько бита, за руки держа, по вине смотря, да побив и промолвить, а гнев никакож бы не был». Это из «Домостроя», Нюха. Превосходная, полезная книга! Удивляюсь, почему ее не переиздаст Госиздат.

– Я тебе такой пропишу «Домострой»!.. Пропишу «Домострой» наоборот: «И увидит жена, что непорядливо у мужа… и за ослушание… снять с него рубашку и плетию вежливенько…»

И оба смеемся, как будто читаем Зощенко.

А вот другой разговор, при Саррушке Лебедевой.

– Прошу тебя, Нюша, возвращайся домой к часу.

– А если на банкете будет весело?

– Если очень весело – половина второго.

– Хорошо.

– Да он у вас, Нюшка, «Домострой», – говорит Саррушка, не имея представления о предыдущем разговоре.

– Ого! Еще какой!

И поворачивается ко мне спиной:

– Застегни, Длинный.

Я застегиваю жемчужные пуговки на ее вечернем платье. Оно было куплено еще в Париже и надевается два раза в сезон. Не чаще.

Лебедева по-мужски пожимает плечами:

– Вы, Нюшка, чудак.

– Почему?

– В подобных случаях, – говорит полушутя наш знаменитый скульптор, – надо возмущаться, бороться за раскрепощение женщины, а вы сияете.

– Не портите мне жены, Саррушка.

Бегут, бегут годы неизвестно куда. А почему они не сидят в креслах, как гневные бухгалтеры – солидно, важно, прочно? Право, хоть бы приснилось мне, что они поменялись ролями: годы сидят, а гневные бухгалтеры бегут, бегут неизвестно куда.

Мы на коктебельском пляже. Мелкая галька похожа на фасоль, бобы и горох.

– Пошли купаться, Кирка, – приглашаю я своего малыша.

Пол-аршинные волны словно только что выскочили из парикмахерской: пена цвета волос, травленных перекисью, завита в баранью кудряшку.

– Пошли, Кирка, в воду.

Он переминается с ножки на ножку.

– Боюсь.

– Чего боишься?

– Больших волн.

– Вот так большие! Гляди: ниже колен.