Роман галицкий. Русский король

Прямой, строгий, сидел Роман на княжеском золотом столе, оставшемся от Ярослава Осмомысла, до странности походя на него, хоть внешне его не спутал бы с прежним князем никто. Среднего роста - в отличие от высокого Ярослава, коренастый - против сухощавого, тёмноволосый - вместо русого, сдержанно-порывистый - в сравнении с величественно-медлительным Осмомыслом. Да и блеск в глазах совсем иной - у Ярослава глаза последний раз блестели, когда давал он Галичу и боярам роту[14] жить с нелюбимой, некрасивой и неласковой, но законной женой Ольгой Юрьевной «вправду» и навеки забыть свою единственную горькую любовь, сгоревшую Настасью. После того потухли глаза старого князя и не загорались уже никогда. Но тот же огонь сейчас горел в тёмных, чуть прищуренных глазах Романа Мстиславича, и старые бояре, помнившие Ярослава Осмомысла молодым, невольно содрогались.

Роман внимательно обводил взглядом притихших бояр. Те сидели, развалясь, уткнувшись носами в бороды, ровно идолы в половецкой степи. Боярская дума, оставшаяся от Ярослава Осмомысла, пережившая за неполных два года двух его сыновей.

- Собрал я вас, мужи галицкие, думать думу важную, - сухим бесцветным голосом заговорил Роман. - Ведомо мне, что идёт на Галич угорский король Бэла со всем своим войском. Что делать будем, бояре? Моя дружина завсегда к бою готова, но мала она. Не одолеть угров малым числом.

Кузьма Ерофеич, малозаметный среди тучных соседей, проворчал что-то вроде «умеючи и ведьму бьют». Роман услышал.

- Умеючи можно и корову пополам поделить - перед варить, а зад доить, - откликнулся он громко. - Да не про то речь ныне.

- Ты, князь, воин храбрый, - пробасил Фома Тудорыч, сидевший возле него, - тебе и честь. А мы - что мы? Наше дело - градом править да старину блюсти.

- Никак я, боярин, в толк не возьму, что ты молвишь, - холодно усмехнулся Роман. - Градом править - вы, старину блюсти - вы, с угодьев дань брать - вы. А князю что же?

- Князю честь - в поле ратном!

- Постой, князь-батюшка, за землю нашу, - подал голос Борис Семеныч, - а мы уж тебя уважим…

Роман нашёл глазами говорившего, обласкал его долгим взглядом.

- Вот это дело молвлено, бояре галицкие! - воскликнул он. - Одна головня и в печи гаснет, а две и в поле горят. Поднимайте свои дружины, кликните вече - пущай собираются мужики. Пашню доорали[15], новину посеяли - самое время в поход идти.

Бояре заволновались на лавках, забормотали. Борис Семеныч, с языка которого сорвалось неосторожное слово, прятал глаза и пожимал плечами, озираясь на соседей.

- Батюшка князь, - послышались со всех сторон взволнованные голоса, - не вели казнить… Батюшка князь, Роман Мстиславич! В поход идтить ныне не можно! Не готовые мы! Как есть не готовые!

Роман переводил взгляд с одного лица на другое. Бояре выставили носы из бород, поблескивали глазами, преданно напирали сзади вперёд. Иные вскочили на ноги.

- Не можно! Не можно, - как заклинание, твердили они. - Совсем мы оскудели! Не губи, князь! Не отымай животов наших!

Поражённый этим порывом, Роман сидел, не шелохнувшись. Но не страх владел им - нетерпение и изумлённое негодование отразилось на его лице, когда с места степенно поднялся Фома Тудорыч.

- Князь, - раскатисто бухнул он, и все бояре разом притихли и воротились на свои места. - Не вели казнить, вели слово молвить. Истину рекут мужи галицкие. Летось уже пережили мы войну - прошёл по земле с ляхами Олег Настасьич. Прошли ляхи как раз по нашим же деревенькам и угодьям, а после, как встали ляхи на постой, мало не всю округу позорили. Тащили чужое, безобразили, насилье творили. У меня в одной деревеньке трёх мужиков прибили. И каких - один кузнец, один рыболов, один древоделя. Да терем недостроенный пожгли, - перечислял боярин. - Да часовню спалили. Да поля потравили…

Бояре слушали неторопливую речь Фомы Тудорыча, кивали, шёпотом повторяли, что у кого сгорело, покрадено да потравлено.

- Вот оно как? - Глаза Романа сверкнули, он всем телом повернулся к Фоме Тудорычу. - Я живот свой за Галич положу, а вы что? За спиной моей отсидитесь? Так?

Взгляд его нашёл Бориса Семеныча - не забыл, как тот встречал его на красном княжьем крыльце, взглянул вопросительно и гневно. Но старый боярин только поджал губы и покачал головой.

- Уж прости, - произнёс он, пряча глаза, - истину глаголет Фома Тудорыч. - Оскудели мы. Да и дожди вокруг обложные. Нешто войско по такой грязи поведёшь? Не станут людишки! А пойдут - какие из них вояки? Да их угры шапками закидают… Прости, Роман Мстиславич. От подмоги мы не отказываемся, - добавил он быстро, видя, как темнеет лицо князя, и весь от страха покрываясь холодным потом, - ежели что, хоть и оскудели мошной, а соберём тебе по куне да по ногате[16]. Пошли гонцов хоть к ляхам, хоть в Киев, хоть к немцам, хоть к булгарам. Найми войско да и приведи его на угров…