Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

У него было такое чувство, что он давным-давно знает эту девочку, будто она — его сестренка. И он, стыдясь себя, вспомнил, что чуть-чуть не оставил ее одну там, на снегу. Погладил Иришку по голове, сказал:

— Смотри только не обсикайся.

— А я уже взрослая, — ответила Иришка. — Не писаюсь.

Потрескивала, остывая, печка. Уютно посапывала Иришка. По окраине города бродило страшное чудовище войны: «Бум-бум… бум-бум». «Какое же сегодня число? — сонно подумал Володя и, напрягшись, подсчитал: — Двадцать шестое декабря. Самые короткие дни. Да, этот день мог стать самым коротким в его жизни, не поднимись он утром из постели. Но он выстоял, преодолел… Кого?.. Врагов?.. Преодолел самого себя». Иришка корчилась от холода, все никак не могла согреться, и Володя замотал ей ноги теплым маминым платком. Выстояли. Преодолели… Вот что еще должно быть в жизни каждого человека: преодоление. Он вздохнул. Сон наплывал, окутывал сознание. «Бум-бум-бум» — не унималось чудовище, топало своими страшными ножищами — взрывами по домам и улицам спящего города. Иришка согрелась и больше не крутилась. Он поправил на ней одеяло и подумал: «Самый короткий день и самая длинная ночь в году. Но она уже идет на убыль. Переживем и ее».

4

…Когда-то, да что «когда-то», — в прошлую и позапрошлую, да и в другие зимы, — Володя был рад морозам. Можно было целый день читать или рисовать. Так было приятно, поднявшись с постели, услышать заботливый голос радиодиктора: «Сегодня в Ленинграде и на всей территории Ленинградской области — мороз. Минус двадцать пять градусов. К сожалению, школьникам сегодня придется остаться дома». К сожалению!

Теперь мороз превратился в жестокого мучителя. Несмотря на то, что Володя надел на себя все, что только мог: и несколько рубашек, и свитер, и куртку, и пальто, — мороз продирался под все это тряпье и остужал тело, проникал, кажется, до самых внутренностей. Иришка тоже мерзла, хотя Володя и отдал ей две свои теплые рубашки и закутал живот и грудь платком.

Иришка очень боялась оставаться дома одна, и Володя вынужден был брать ее с собой. Что ж, пускай терпит. И сейчас Иришка то шла, то бежала следом, но каждый раз, когда, оборачиваясь, он озабоченно глядел на нее, девочка кривила личико в бодрой улыбке: «Я не замерзла, нет-нет, нисколечко». И Володя тоже корчил улыбку и подмигивал ей: «Держись, чижик-пыжик, все будет хорошо».

Подождав Иришку, Володя взял ее за руку. Собственно говоря, все уже детально обдумано. Санки «проедены» — за санки Володя выручил небольшой кусок дуранды, которого им хватило на два дня, теперь Володя шел на рынок продавать сумку Рольфа.

— Куда мы? — озабоченно пискнула Иришка.

— Снова на рынок, — ответил Володя. — Топай, топай, чижик-пыжик, пошевеливайся.

— Пошевеливаюсь я, — пролепетала Иришка.

Прошли мимо очереди за хлебом, потом очереди у эвакопункта, и Володя увидел, что мамина знакомая в рыжей шубе стоит уже совсем близко к дверям. Еще дня три-четыре, и рыжая шуба сдаст документы на эвакуацию. И поедет на Большую землю, где все-все есть… Володя зажмурил глаза и представил себе груды дров, пылающих в горячих, не дотронешься рукой, печках, и столы, уставленные разной снедью. Что ж, счастливого пути. Он крепче сжал кулачок девчушки.

Чем ближе к рынку, тем больше людей. Шли, волокли на саночках домашний скарб: туалетные столики, кресла… Кому сейчас нужны туалетные столики? «Кому-то нужны», — со злостью подумал Володя. Нервность в походке, в тусклых взглядах: сколько надежд на рынок, на удачную «операцию».

Вот он, Сытный рынок. Володя бывал тут до войны и любил этот большой, шумный рынок, а особенно ту его часть, где продавали сонных котят, собак и щенков, уложенных в корзинки, на сено.

Сейчас, конечно, никакими животными на рынке не торгуют, да и людей куда меньше, чем в прошлые времена, но все же, войдя в ворота рынка, Володя остановился в удивлении — сколько народу! Может, тысяча, а может, и вдвое больше людей толпилось на громадной рыночной площади.

— Сынок, здравствуй.

Володя поднял голову. Перед ним Варфоломей Федорович. Топорщились заиндевелые усы, щеки впали, глаза учителя были печальными. Вместо шубы — какое-то пальтишко.

— Тяжело моим детишкам, Володя, — стыло проговорил он. — Ох, как тяжело, дружок.

— А где же ваша шуба?

— Сегодня на сало обменял. И часы карманные, помнишь? С музыкой. Ничего, есть у нас немного дуранды и сала. — Варфоломей Федорович поглядел на Иришку. — Девочка, а тебе не пора учиться?

— Пора. Я уже знаю пять букв, — сказала Иришка. — «Пы» — на нее начинается пирожок, «мы» — на нее пишется молоко…

— А ну, родненькие-любимые, а ну, подходи! — вдруг услышал Володя знакомый голос. Так ведь это Шурик Бобров!

Он дернул Иришку за руку и, расталкивая людей, ринулся в толпу. Да, Шурка! Стоя на снежной горке, бодрый, краснолицый, в шапке с незавязанными ушами, будто и никакого мороза нет, Шурка взмахивал руками, и над фанерной доской летали карты. Хватая то одну, то другую, Шурка быстро показывал им и выкрикивал: